Наталья Синдеева: «Я привела на радио Соловьева, а он накапал потом Суркову»

Стремительный взлет телеканала «Дождь» сделал его создателя, Наталью Синдееву, одной из самых ярких фигур российского медиабизнеса. При этом она остается открытой и искренней, легко идущей на контакт, готовой делиться опытом и приобретать новый. В этом убедились участники смарт-клуба Открытого города, у которых побывала московская гостья. Ее эмоциональный рассказ о муках рождения своего детища и перипетиях медийного бизнеса в России впечатлил даже видавших виды предпринимателей.  

МОНОЛОГ

Что я точно умею делать — так это вдохновлять. Себя, своих близких, друзей, коллег. И когда у меня появляется возможность поговорить с более широкой аудиторией, я стараюсь поделиться своим опытом, умением, может быть, это кого-то вдохновит или поможет. Поэтому я остановлюсь на каких-то реперных точках.

Прививка 90-х

Все началось с радиостанции «Серебряный дождь», которую мы создали в 1995 году. Мне было 24 года, у меня не было ни опыта, ни «правильного» образования, ничего, что помогло бы сделать радиобизнес. Зато было безумное желание создать радио, которое бы нравилось нам самим. В Москве к тому моменту было 13 коммерческих радиостанций, но такой, которая бы устраивала нас, молодое поколение, не было. Мой тогдашний молодой человек, а потом — муж, мечтал о радио с детской скамьи. И он меня тоже влюбил в радио, я стала ему помогать.

В 1995 году мы получили лицензию, частоту, а это тогда приравнивалось к открытию нефтяного месторождения. Частоты были государственным ресурсом, даже военным. Но мы вынудили Министерство связи подвинуть военных, доказали, что можно отдать нам частоту и самолеты от этого падать не будут.

Но когда мы нашли финансирование и уже считали, что радиостанция у нас в кармане, на частоту 100,1 (та, которую мы «расчистили») был объявлен конкурс. У нас истерика: как же так, это же наша частота! Ну, деваться некуда, пришлось в нем участвовать. Комиссия, которая выдавала лицензии, состояла из 30 человек. На моей памяти это была последняя в истории российского телерадиовещания комиссия, которая была не коррумпирована и не ангажирована. И было 8 претендентов, которые подали заявку. У нас были очень сильные конкуренты — радио «Классика», радио «Юность». Тем не менее, 28 человек проголосовали за нас.

Почему я об этом так подробно рассказываю? Да потому что тогда я получила настоящую прививку и поняла: если ты чего-то очень хочешь, то преодолеешь любые сложности. И когда мы получили эту лицензию, то по правилам должны были ровно через три месяца выйти в эфир. К этому моменту у нас должно было быть помещение, студия, штат, фонотека… А у нас — ноль опыта, ни одного нормального менеджера… Но мы уже более-менее понимали, кого мы хотели бы привлечь.

И мы смогли. За три месяца нашли помещение, закупили оборудование и — вышли в эфир! В прошлом году «Серебряному дождю» исполнилось 20 лет. До сих пор, когда я встречаю членов той комиссии — я им говорю: «Спасибо, что вы тогда в нас поверили, а мы вас не подвели…»

И вот эта прививка 90-х, которые все незаслуженно ругают, а мы их абсолютные фанаты, дала мне уверенность, что все в жизни зависит только от тебя.

Время, когда из семечек вырастали пальмы

Я часто про себя говорю: я — хороший человек, но у меня есть один пробел в карме. Я привела на радио Владимира Соловьева, нынешнего ведущего ВГТРК. Он в то время никакого отношения не имел к журналистике. Но однажды он случайно оказался у нас в эфире, я его услышала и убедила Диму Савицкого (совладелец «Серебряного дождя» и первый муж Н.Синдеевой. — Ред.), что его надо взять, заключить с ним контракт. Мы начали в него вкладываться, развивать. И вот так я породила… собственно, то, что породила.

Наступил момент, когда Соловьев уже начал играть свою игру, в том числе и на радио. Он играл и в политические игры, и в коммерческие, у него всегда были свои интересы. Мы не могли на это повлиять, и это очень сильно било по нашей репутации. Я приходила к Диме и говорила: «Послушай, надо закрывать Соловьева». Но он был коммерчески очень успешный, приносил нам хороший доход. И у Димы не хватило сил — менеджерских, коммерческих, — чтоб закрыть этот проект. Я поняла, что если я не могу изменить обстоятельства, значит, я должна изменить себя. И приняла решение уйти с радио, которому было тогда 13 лет.

Тогда я даже подумала: а может, надо уже не работать, а побыть женой, домохозяйкой? В таком состоянии я прожила месяца полтора. Но быстро поняла, что это не мой путь, и стала думать, чем бы заняться. С одной стороны, я уже многое знала про медиа, про то, как коммерчески устроено радио, я умела работать с аудиторией, понимала, что думающая, обеспеченная, состоятельная аудитория, которая очень интересна рекламодателям, — не востребована, и нет ни одного телеканала, который бы с ней работал. И я увидела в этом бизнес.

Это было докризисное время — 2007 год. Тогда казалось, что какую бы семечку ни кинуть в землю, из нее обязательно вырастет пальма. К тому моменту я на радио заработала достаточное количество денег. И я посоветовалась со своим, уже другим, мужем: слушай, я хочу телеканал сделать. Он говорит: идея хорошая, делай.

Американская мечта

А что такое — построить телеканал с нуля? Я-то думала, что раз сделала радио, то все умею. Как бы не так… Меня спрашивают: какой вы хотите сделать телеканал? А я не знаю. Единственное, что я могла тогда придумать, — что это будет прямоэфирный канал, что он должен быть такой… открытый, искренний, человечный… На что мне говорили: а еще что-нибудь подробней... Потом спросили: а какой бюджет у вас? Я говорю: ну, не очень большой. Они опять: ну, какой? Я говорю: нет, вы мне посчитайте… Они говорят: мы не можем посчитать, потому что не знаем, чего вы хотите.

После этих встреч я поняла, что далеко так не уеду. Я стала брать с собой телевизионных профессионалов. В общем, если взять создание канала как бизнес-кейс, он очень яркий — от полного непонимания вначале к запуску канала через 2 года.

Тем не менее, к сентябрю 2008 года проект был полностью готов на бумаге, мы нашли помещения. Я продолжала утверждать, что это должен быть открытый телеканал, у него не должно быть стен: студия, офис — это всё единое пространство. Профессионалы мне говорили: телевидение так не работает, студия должна быть закрыта, звукоизолирована и т.д. Но я — упертая, говорю: а вы мне придумайте так, чтобы это работало. Наверное, меня не выгоняли из кабинетов только благодаря моей репутации, которая была у меня как у одного из создателей «Серебряного дождя». Потому что выглядела я в их глазах этакой бабой-дурой, которая ничего не понимает, но хочет открыть свой салон красоты, чтобы чем-то заняться. Меня это не пугало, потому что картинка в голове была уже нарисована.

И вот — 2008 год. Мы собираемся подписать договор на аренду помещения. Это Сити, долларовый контракт по каким-то еще докризисным ценам. Написан на бумаге технологический проект, уже более-менее все понятно, у меня работает 4 человека. И наступает кризис. Тот самый, когда все банкиры полетели, мой муж-банкир, успешный красавец, умница, богатый, фактически в один момент оказывается банкротом. И становится страшно. Меня ведет какое-то провидение — я чудом не подписываю договор на аренду. И беру паузу, потому что не понимаю, что будет завтра, что это за кризис, что ждет моего мужа.

В общем, все страшно, а еще — я беременна. А внутренний голос все время говорит: «Зачем ты в это влезла? У тебя ничего не получится. Ты теряешь деньги, репутацию…» И в какой-то момент внутренний голос побеждает. Я прихожу к своим девочкам, которые вместе со мной бежали, мечтали, и говорю: давайте замораживать проект. Берем паузу и расходимся. Они как бы с пониманием: расходимся — так расходимся.

И тут совершенно случайно мне попадается книжка одного американского писателя. Такая классическая американская бодряшка, как я ее называю. Вроде Наполеона Хилла «Думай и богатей» или что-то такое. И вот я читаю про то, что если у тебя есть мечта, то как бы тебе ни было страшно, что бы тебе ни говорили вокруг, какое бы ты ни встречал сопротивление, ты должен ее реализовать. Тогда тебе все силы Вселенной помогают. И вот когда я это прочитала, я поняла, что нельзя отказываться от мечты. Это звучит по-детски наивно, но для меня это было сигналом, что я должна вернуться к своей идее.

И я обзваниваю своих коллег-девушек и говорю: встречаемся и начинаем строить телеканал. В другом помещении, по другим арендным ставкам. Начинаем использовать кризис в своих интересах. Мы находим помещения на «Красном Октябре», который только-только тогда вывез фабрику. А это в самом центре Москвы, и помещения сдаются по 100 долларов, а не по 1000 как в Сити. Я прибегаю туда, там пахнет шоколадом, и я понимаю, что это наша атмосфера.

Начинаем ремонт, заказываем оборудование, людей нанимаем. И в середине этого пути кто-то вдруг спрашивает: скажите, а какое будет софтовое решение? Я понимаю, что это что-то серьезное… Мне говорят: вы же строите канал цифровой, а это значит, что все с софтом. И предупреждают, что софт стоит дороже, чем «железо», причем на порядок. И вообще, неизвестно есть ли софтовое решение для HD в ньюсруме. А мы к этому времени уже распределили бюджет!

В итоге выясняется, что нужные нам софтовые решения — в разработке, что это новая технология и она еще полгода-год будет тестироваться. Мы летим в Амстердам на большую телевизионную выставку, берем с собой каких-то экспертов. Нам нужно найти решение. Нам все говорят: нет, у всех оно в тесте. А деньги-то уже тратятся! Опять какой-то тупик.

И вдруг мы находим маленький итальянский стенд, у которого стоят два человека. Мы начинаем им рассказывать, что нам нужно, и они говорят: у нас есть такое решение. В общем, берем мы этих итальянцев, всю документацию, возвращаемся в Москву, идем в компанию к тем, кто поставляет «железо». И говорим: вот, смотрите, мы всё нашли. Вот софт, вот ваше «железо». А производители телевизионного оборудования нам в ответ: мы не будем работать с этим софтом, потому что там нет никаких гарантий. Если мы его поставим, и наше железо не начнет на нем работать, будем виноваты мы.

И тут наш технический директор предлагает: давай плюнем на всех, купим этот софт, наймем каких-нибудь программистов и будем сами интегрировать этот софт на это «железо». В общем, так и делаем. Нанимаем людей, покупаем этот софт, всё соединяем. Ломаем все стереотипы, какие только могут быть у телевизионщиков. В итоге делаем открытую студию, у нас открытый микрофон, стеклянные окна, перегородки. У нас нет ничего, что должно быть в классической телевизионной студии, на что все говорили, что это работать не будет, и вы все равно всё переделаете. И 1 апреля ко мне приходит технический директор и говорит: у нас все работает, полностью все закрутилось, и мы можем выходить в эфир.

И в это время в компании, в которой уже работает, наверное, человек сорок, случается ступор. Мы вдруг понимаем, что технически мы всё построили, а показывать-то нам нечего. У нас не было времени думать про контент, мы только строили. Единственное, что у нас было, это графическое оформление и несколько межпрограммных роликов. Уже все говорят про какой-то телеканал «Дождь», который вот-вот уже должен выйти в эфир, а мы не знаем, что делать. У нас не было ведущих, не было форматов, не было ничего!

И возникает интуитивное решение. Я собираю сотрудников и говорю: давайте включим камеры и начнем показывать, как мы строим телеканал, в прямом эфире: все наши летучки, кастинги, совещания… Сделаем такое застеколье, «Дом-2», только созидательный. В общем, я всех убедила.

Карма по имени «Соловьев»

Тогда у нас было два контракта — один подписанный с АКАДО и второй — на стадии подписания — с МТС. Это два московских больших кабельных оператора. Про Интернет мы в тот момент вообще не думали.

В общем, 1 апреля мы включились и начали показывать. А 27 апреля у нас был первый выпуск новостей. Собственно, это является нашим днем рождения. И тогда в первый раз в телевизионных новостях прозвучало слово «Ходорковский». До этого фамилия была заблокирована во всех телеэфирах. И начался у нас прямой эфир.

В это время мы должны были подписать договор с МТС. И чего-то они тянут. Какие-то у них объяснения непонятные. И вот 7-го мая, в День радио, я зову своих коллег из радио и говорю: будем обсуждать, как развивается радио и телевидение. И за минуту до эфира раздается звонок от президента компании АКАДО, где нас показывают, и он говорит: знаете, сейчас мы вас отключаем. Я говорю: в каком смысле? Он говорит: ничего не спрашивайте, я не могу объяснить. И добавляет: но мы вас оставим на нашем сайте, в Интернете вы будете вещать. Я поворачиваюсь к Мише Козыреву, с которым мы должны были вести эфир, и говорю: слушай, мы начинаем эфир, но нас никто не видит, потому что нас только что выключили.

Гостям мы об этом не говорим, эфир проходит… А так как все происходит перед майскими праздниками, 7-го мая, а 8-го, 9-го и 10-го — выходные, то я не могу ни до кого достучаться. Выхожу из праздников, и мне говорят, что коммерческого директора из АКАДО, который подписал с нами контракт, уволили.

И тут коллеги, которые уже давно в медиа, спрашивают: а вы что, ни у кого не спросили разрешения, прежде чем решили телеканал сделать? А я, привитая 90-ми годами, удивляюсь: какое разрешение? У нас есть лицензия СМИ... И тут они начинают мне объяснять, как работает медийка. Что есть Алексей Алексеевич Громов — он отвечает за такие-то СМИ. Есть Владислав Сурков — отвечает за внутреннюю политику и тоже отвечает за СМИ. Есть Наталья Тимакова…

Фамилию «Громов» я тогда узнала впервые. Про Суркова слышала, что есть такой злой демон, который где-то сидит в больших кабинетах. Я немного знала только Наташу Тимакову, и то лишь по московской светской жизни. О том, что мне надо было выстраивать какие-то отношения, мне в голову не приходило. И вот выясняется, что причиной нашего первого отключения, да и, собственно, отказа МТС подписывать контракт, было совещание у Суркова. На этом совещании сидели владельцы АКАДО и МТС.
Сурков, который вообще про нас ничего не знал, не был со мной знаком, что-то сказал про «Дождь». И тогда я опять пыталась понять, почему. И узнала, что Суркову аккуратно капали на мозги о том, что под его носом открывается какой-то независимый телеканал, и куда он смотрит, и вообще. А капал на нас, как говорят близкие к Суркову люди, Владимир Рудольфович Соловьев. Ко мне вернулась моя карма.

У нас с Соловьевым к тому времени был прямой идеологический конфликт. Когда он узнал, что я делаю телеканал, у нас состоялся очень яркий разговор. Соловьев говорил: ты дура ненормальная, все валят из страны, ищут себе какие-то запасные аэродромы, выводят отсюда деньги, а ты хочешь свои последние вложить в телеканал здесь, в России. И я тогда ему сказала: мы с тобой стоим на разных позициях. Я никуда не хочу уезжать, не хочу прятаться и строить запасные аэродромы. Я верю в то, что независимое телевидение можно делать здесь. И это был последний наш с ним разговор. Уже потом, когда я познакомилась с Сурковым, я ему сказала: знаешь, я тебе благодарна за то, что случилось. Потому что это позволило нам оценить Интернет. К тому моменту уже появилась технология CDN-передачи, которая, собственно, и дала прорыв. И мы оказались первыми в Интернете, кто начал общаться с аудиторией и тут же получать фидбек. Мы тут же начали тестировать все на этой аудитории. Первыми из СМИ завели группу в Фейсбуке. Поэтому у нас сегодня миллионный фейсбучный друг! То есть вся эта ситуация нас на несколько шагов закинула вперед!

Медведев в студии и Ходорковский на кухне

Когда я придумывала телеканал, я не собиралась его делать ни информационным, ни новостным. Я хотела сделать что-то похожее на «Серебряный дождь», с яркими гостями, сильными ведущими. А новостным он получился потому, что мы прислушались к думающей аудитории и пошли за ней. К тому моменту общефедеральная повестка в СМИ была еще не такой жесткой, как сейчас, но тенденция была понятна. Уже были черные списки, были темы, которые нигде не освещались. И люди говорили: нам нужны полноценные новости, нужны разные точки зрения. Так мы стали новостным каналом. Мой муж тогда сказал: я женился на нормальной гламурной девушке, у которой была радиостанция, светские мероприятия, и я не думал, что моя жена превратится в руководителя общественно-политического СМИ. Я тоже не думала, и даже в страшном сне мне не могло такое присниться. Но так получилось.

Так вот, став новостным каналом, мы поняли, что не может новостной канал жить без ньюсмейкеров. Мой давний друг и советчик Эдуард Михайлович Сагалаев как-то говорит мне: тебе надо, чтобы пришел в гости президент. Мы с ним посмеялись, и он говорит: давай пошлем сигнал в космос, смотришь — оно и получится.

И вдруг ко мне приходит руководитель технической службы и говорит: у наших соседей, Digital October, будет проходить совет по модернизации и инновациям, который проводит Медведев. Я звоню Сагалаеву и говорю: мне кажется, космос нам помогает. И пишу официальное письмо в пресс-службу Медведева: мол, телеканал «Дождь» самый модернизационно-инновационный, и приглашаю Дмитрия Анатольевича к нам на телеканал, хотя бы минут на 10, обещаю сделать экскурсию. А тогда Медведев был очень за инновации, и мы прямо попадали в его повестку — такого продвинутого президента, который пользуется всеми гаджетами, ценит плюрализм мнений, следит за новыми технологиями.

Через три дня к нам приходят фэсэошники, и я понимаю, что все будет. А дверь, через которую к нам напрямую от соседей мог попасть Медведев, выходит на кухню. Там с самого начала у нас висел огромный портрет Ходорковского. Мы между собой обсудили, что снимать не будем, мы же его не специально повесили — он у нас всегда здесь висел.

В общем, приезжает Тимакова, чуть раньше, и просит все показать. Мы проходим по маршруту, заходим на кухню. Она видит Ходорковского и говорит: вы что, его специально повесили? Я говорю: нет, он здесь всегда висел. Ну, и стали ждать Медведева…

Дмитрий Анатольевич произвел на меня по-человечески очень клевое впечатление. Он очень клево пожал руку, посмотрел в глаза и сказал какую-то фразу. Увидев меня и Ходорковского, он засмеялся и сказал: ну да, я попал в правильное место. Таким образом он уже всех нас расположил к себе. И дальше мы делаем экскурсию, всё показываем, рассказываем. Тимакова мне напоминает: у вас 10 минут. Я киваю. И вдруг Медведев говорит: ну, давайте поговорим. Ну, мы-то были готовы к этому. Сажаем за стол, берем интервью, и он у нас там сидит 40 минут.

В общем, Медведев оказался открытым, прямым человеком. И он у нас почувствовал энергетику молодого коллектива, все были искренние, никто не боялся с ним разговаривать. Он от этого, видимо, сам отвык. Между нами возникла взаимная симпатия. Он от нас уходит, а мы такие все… очарованные, воодушевленные, с надеждой...
Конечно, Медведев помог нам невероятно своим визитом. Потому что с этого дня все — чиновники, министры, политики — стали к нам приходить в эфир, кабельные операторы по России начали нас подключать. Его визит к нам показали все федеральные каналы, телеканал «Дождь» звучал со всех экранов. Говорят, руководители федеральных каналов Константин Эрнст (гендиректор ОРТ. — Ред.), Олег Добродеев (гендиректор ВГТРК. — Ред.) и Владимир Кулистиков (экс-глава НТВ. — Ред.) были очень удивлены этим визитом. Это был первый визит президента на какой-либо канал вообще. До этого ни один из президентов ногами ни на какие телеканалы не ходил. А тут какой-то непонятный малоизвестный канал заполучил Медведева! Ко всему прочему, это породило кучу разговоров, что мы — медведевский канал, что мы финансируемся Тимаковой. И вся та глупость, что дальше потом раскручивалась специальными нашистами, была результатом того, что он к нам пришел.

Любая правда стала оппозиционной

А потом была «Болотная история». В этот момент давление усилилось на всех. Меняли главных редакторов, менялись акционеры. Мы тогда тоже получили много жестких сигналов. Но я всем говорила: чего вы от нас хотите, мы частный телеканал, я вкладываю свои деньги. Если вы хотите в чем-то убедить моих журналистов — идите, пробуйте, но я их для другого брала на работу — чтобы они честно работали. Мы всегда старались делать свою работу так, как должны делать журналисты. Но на фоне вранья, лжи, которая уже начинала активно выплескиваться со всех экранов, любая правда, как говорил Гавел, становилась оппозиционной. Вот так на нас повесили ярлык оппозиционного канала, хотя мы никогда им не были.

2014 год должен был стать для нас переломным. У нас значительно выросла аудитория, мы выполняли свой бизнес-план и наконец-то должны были выйти на прибыль. Мы с мужем к этому времени потратили все семейные деньги, продали квартиры, дома и продолжали инвестировать в телеканал. Мы верили, что скоро выйдем на счастливую прямую…

А 26 января 2014 года случается этот опрос про блокаду Ленинграда… И ровно через минуту, словно люди специально сидели и ждали, 10 разных активных кремлевских блогеров написали, что всё, «Дождь» сошел с ума, потерял берега, нарушил всякую этику и так далее…

Шеф-редактор сайта уже через 15 минут снял этот опрос, извинился за некорректность формулировки. Но не тут-то было. Это все выпало на годовщину блокады. На следующий день, говорят, Путин ехал на Пискаревское кладбище. Якобы ему подсунули распечатку. И поймали его эмоцию. Наши доброжелатели использовали его реакцию для того, чтобы включить каток. В тот день нас отключили 70% наших операторов. Без объяснений, без звонков.

Ну, и понеслось… Главная, стратегическая причина, по которой нас уничтожали, была в том, что мы стали очень большими и популярными. Уже началась Украина, и единственный телеканал, который вообще показывал, что происходит в Украине, был «Дождь».

Поначалу вынести это было страшно тяжело. Один раз у меня даже было желание плюнуть и все закрыть. Ты же не можешь все время противостоять огромной машине, которая тебя уничтожает. Но это была минутная слабость. Потом ты как-то собираешься, понимаешь, что у тебя ответственность, куча людей за тобой, зрители, которые в тебя поверили…

И я стала придумывать, как выживать. Первый шаг был — сокращение зарплат на 30%. Через месяц я опять всех собрала и сказала, что мы все равно не справляемся и нам надо сокращать людей. Убрали утренний эфир, убрали эфир выходного дня. Таким образом, сократились в два раза. Люди уходили со слезами, плакали, никто не просил никаких компенсаций, все понимали ситуацию. Мои ребята меня очень поддержали.

А потом мы поняли, что не справимся без зрителей. И получили такую волну поддержки! Мы провели марафон по сбору денег и за неделю собрали полтора миллиона долларов — это был первый опыт в России такого эмоционального краудфандинга! И это нас спасло! Мы написали, на сколько дней и месяцев нам этого хватит. И за это время перестроили всю работу. Мы перестроились с рекламной модели на модель подписки. Сейчас мы полностью живем в этой модели, и мы в нее верим.

У нас есть бизнес-стратегия на несколько лет. Мы стараемся не думать про политические риски, мы строим бизнес-модель. Сегодня у нас 70 тысяч подписчиков, а нам нужно, чтобы через три года их было 500 тысяч. Это новый бизнес-процесс и мы его осваиваем. Если раньше у меня подпиской один человек занимался, то сейчас 12. Это аналитики, это специальные е-майл-рассылки, это постоянное взаимодействие с аудиторией. Мы перестроили себя, свою редакцию. И если завтра нам всем Интернет не отключат, то модель, которую мы выбрали, очень живая. И главное — честная.

ДИАЛОГ

Планов громадье — как с этим справиться?

Вы своей созидающей силой заражаете всех вокруг, это здорово. Ну а если прагматично: что дальше?
Дальше нам нужно сделать проект устойчивым. Чтобы он максимально не зависел от внешних обстоятельств. Понятно, что я не беру ситуацию, когда «против лома нет приема». Модель подписки мы считали самой надежной. Наша задача — найти, как говорят экономисты, эластичность спроса. Понять, сколько должна стоить подписка, чтобы, с одной стороны, нам выполнять бюджет, а с другой — чтобы людям она была доступна.

Последний год мы уже полностью себя кормим, нету никаких сторонних денег. Но нам хотелось бы найти какого-нибудь партнера, инвестора, который дал бы нам возможность быстрее развиваться.

Вы, как «Медуза», в Латвию переезжать не собираетесь?
Нет! Я не хочу обижать «Медузу», они большие молодцы. Но для меня это немножко партизанщина. Мы хотим жить и работать в России.

Как вы работаете с зарубежьем?
Мы входим в кабельные пакеты. И зритель платит кабельному оператору, оплачивая пакет, в котором мы есть. А кабельный оператор уже платит нам. Как договоримся. Мы сейчас повышаем платежи. Но это сложно, потому что у любого кабельного оператора тоже есть своя экономическая модель и свой бюджет. И здесь все время идет поиск компромиссов.

Какой у вас процент российского зрителя, а какой — зарубежного?
80% — Россия, 20% — зарубежье.

Старая Европа — тоже?
Есть такой провайдер – Картина ТВ. Они закрывают все русскоязычное население, включая Австралию, Америку, Канаду и так далее. Они очень долго были злостными пиратами и никому ничего не платили. А потом они стали большими и вышли из серой зоны в белую. И нам сейчас платят очень хорошо. Они закрывают большой сегмент наших иностранных зрителей. Платят нам за пакет, и мы даже не знаем, сколько там зрителей.

Как вы думаете, вас не закрывают, чтобы показать, что в России есть свобода слова? Либо у вас есть какие-то сильные покровители?
Нет, покровителей точно нет. Не знаю, почему.

Какой-то политический прогноз по России вы можете сделать?
Не могу. Здесь не хватит моего образования и бэкграунда. Да мне кажется, никто не может. Даже те, у кого есть такой бэкграунд, описывают разные сценарии. Все говорят, что будет хуже, но сценария нет.

Что нового будет в контенте?
Мы, когда сокращали всё, сократили спорт, культуру, музыку. Сейчас потихонечку начинаем возвращать. И ищем людей, не очень дорогих, которые начнут это направление развивать. Записываем много лекций. Хотим сделать программу, в которой раз в неделю собираются представители трех конфессий: имам, раввин и православный священник. И обсуждают, что происходит. Будем активнее использовать формат прямой линии. Мы начали с Белковского, который отвечает на вопросы зрителей. Сейчас запустили прямую линию с экономистами, которые приходят раз в неделю и тоже отвечают на вопросы. Просвещать — одна из задач, которые решает телеканал.

Как вам работается с Собчак?
Она дорогая и сложная ведущая, но рейтинговая и талантливая. Быстро обучается всему новому. Сейчас у нас главный критерий — количество подписок, которое приходит с того или иного проекта. И это сразу отражает динамику. Собчак покупают больше всего.

Наталья, вас можно сравнить с Венедиктовым — в смысле поведения и сохранения своего детища?
Нет, нельзя. Алексей Алексеич — настоящий талантливый царедворец. Я так не умею. Я слишком открытый человек, чтобы играть в эти игры. Он человек компромисса. Своего, внутреннего. Но все равно он большой молодец, что сумел в течение стольких лет сохранить «Эхо». Он делает очень большое дело.

У вас сейчас появились прямые трансляции официоза. Захарова, например, не сходит с эфира, думские заседания… Это вынужденная мера?
Ну, тут две причины. Одна — прагматическая: любая прямая трансляция — это бесплатно. Вторая — мы хотим показать нашей аудитории, что из себя представляют эти люди, какой у них русский язык, о чем они говорят на своих заседаниях, мы же все оплачиваем их работу.

Откуда пошел слух, что Путин в 2018 году пойдет на выборы, победит, а потом отдаст свою власть преемнику?
Все пытаются найти какой-то сценарий будущего. Кстати, мы тоже запустили программу Сергея Медведева «Россия после». И мы сняли цикл из 12 программ. В каждой программе экспертное сообщество рассматривает разные сценарии. Мне кажется, это очень правильный сейчас формат. У нас в России куда бы ты ни пришел, в какую бы компанию ни попал, все только и говорят: а что будет дальше?

А второй проект мы запускаем с Михаилом Зыгарем: 1917 год, сто лет революции. Хотим сделать цикл программ — итоги революции 17-го года. С анализом, с разговорами о том, что было или не было. В общем, планов громадье. Как со всем этим справиться?

Татьяна Фаст, Владимир Вигман, "Открытый город"