Жизнь Горбачева: от политики до любви

Несколько лет назад известный российский журналист и писатель Николай Андреев издал книгу «Жизнь Горбачева». До этого вышли две другие биографические книги Андреева «Жизнь Высоцкого» и «Жизнь Сахарова». В отличие от первых двух, успешно оцененных российским читателем, «Жизнь Горбачева» была принята в штыки. Не из-за своего содержания, а из-за имени Горбачева, в чей адрес в России до сих пор раздаются проклятья. Хотя, как говорит сам автор, биография экс-президента СССР в книге представлена объективно. По его словам, «читали ее и те, кто ненавидит Горбачева, и те, кто ему благодарен — обе непримиримые стороны приняли ее».

По просьбе «Открытого города» автор предоставил нашим читателям несколько глав из своего объемного труда.

Все решали полчаса

В первых числах августа 1974 года Чазов разговаривал с Андроповым. Тот обрисовал ситуацию: «Леонид Ильич хорошо отзывается о Горбачеве, вроде и поддерживает, но что-то мнется с решением назначить его секретарем ЦК. Нет ли тут влияния Черненко? Возможно, у него своя кандидатура. Я знаю, что вы в ближайшие дни будете у Леонида Ильича в Крыму, хорошо, если бы вы нашли способ выяснить его мнение о Михаиле Сергеевиче».
Чазов вылетел в Крым.

Брежнев сам завел разговор с Чазовым о Горбачеве, когда они прогуливались по пирсу. Он принялся перебирать возможные кандидатуры на пустующее место секретаря ЦК и первым назвал Горбачева. «Правда, есть и возражения, — добавил он, — хотя большинство говорят, что он стоящий партийный руководитель. Вернусь в Москву — все взвесим».

Это большая удача для Горбачева, что Брежнев выделил его среди других первых. В стране было почти две сотни первых секретарей, а попадали в секретари ЦК единицы. В том списке, в который попал Горбачев, это были Воротников, Куличенко. Надо чем-то выделиться, чтобы попасть в список возможных кандидатур, да притом быть во главе списка. И причина не в личной преданности, лести, подарках. Понятно, что Горбачев был предан Брежневу, но Куличенко из Волгограда или Медунов из Краснодара преданность проявляли в намного больших масштабах. А уж лесть… Значит, старцы из Политбюро не так уж и глупы были. Впрочем, они мало что решали. Решал Брежнев.

Брежнев определил: не Куличенко, не Медунов, не Бондаренко, не Моргун — Горбачев! Хотя система была мертвая. Можно было поставить хоть Медунова, хоть Моргуна — дела в сельском хозяйстве все равно не поправить.

А ведь Горбачев мог и не стать секретарем ЦК — все решало полчаса.

Главным событием своей жизни, решающей датой в своей судьбе, он называет понедельник 27 ноября 1978 года. В тот день Пленум ЦК КПСС избрал его секретарем ЦК. Книгу «Жизнь и реформы» он начинает с описания именно этого поворота в своей судьбе.
Но мы-то знаем: судьбу его определило поступление в МГУ и знакомство с Раисой Максимовной.

Воспроизведем события того дня.

Накануне Горбачев прилетел из Ставрополя в Москву. И сразу к Марату Грамову — у того день рождения, он устраивал торжество дома. Грамов — заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС, до этого работал на Ставрополье, так что они прекрасно знакомы. И компания подобралась ставропольская — земляки, работающие в Москве. Тосты, вино, веселье рекой. Песни казацкие завели.

Разговоры.

Ведущая тема разговоров: кого изберут секретарем ЦК — умер член Политбюро Кулаков, занимавший этот пост.

Умер Кулаков неожиданно. Обычно, когда возникает подобная высокая вакансия, круг кандидатур был известен — с областными первыми иногда и советовались. Но не в этот раз.

Рассчитывал ли Горбачев, что его кандидатура обсуждалась? Наверное, да. Но все же он, скорее всего, здраво оценивал свои шансы как ничтожные. Первая причина: молод, 46 лет, тогда как средний возраст секретарей ЦК, не говоря уж о членах Политбюро, был в районе 70. И вторая причина: он не входил ни в один из кланов тогдашнего партийного руководства. Там ценилось происхождение из Украины — оттуда Брежнев. Ну, в крайнем случае — молдавское, опять же потому, что и там, на брегах Днестра, кроилась партийная карьера Брежнева. Да и были у Брежнева свои любимчики среди первых секретарей — Медунов с Кубани, Куличенко — саратовский, Георгиев — алтайский, Манякин из Омска. Это были влиятельные фигуры, мощные характеры. Из тех, кто умеет подать себя, но при этом с достойной льстивостью превознести Генерального секретаря.

Горбачев тоже умел себя подать, предан Брежневу, в меру льстив. Но не числился в группе любимчиков Брежнева, хотя генсек его хорошо знал. Ценил. Так что утвердил кандидатуру Горбачева.
Горбачев, расслабляясь у Грамова, не знал, что судьба его почти решена — он будет назначен секретарем ЦК. Почти — потому что предварительно, чисто формально, с ним должен был побеседовать Брежнев. Но люди из секретариата Черненко никак не могли отыскать Горбачева для окончательной беседы с генсеком.

А ведь вполне могли и не разыскать его. Тогда бы секретарем ЦК стал бы совсем другой человек. Помощник Черненко Прибытков пишет: «Если бы я тогда оказался чуть менее расторопным, все сложилось бы по-иному…»

Прибытков проявил детективные способности, разыскивая Горбачева. Звонок в гостиницу на Арбате, в Плотниковом переулке — там обычно останавливаются секретари крайкомов и обкомов. Дежурный сообщил: «Вышел в город. Куда пошел, не сказал». Прибытков просит сразу же перезвонить, как Горбачев появится.
Проходит 10 минут… 15… 20...

Снова звонит в гостиницу — Горбачева нет.

Прибытков в отделы ЦК — вдруг кто располагает информацией о Горбачеве? Сельскохозяйственный отдел… организационный… пропаганды… «Нет»… «Не был»… «Не появлялся».

Черненко вызывает помощника: «Нашел?» — «Нет». — «Значит так! Если за тридцать минут не найдешь его, то… То у нас есть и другие кандидатуры».

Полчаса решают: будет ли Горбачев секретарем ЦК!

Прибытков звонит в цековский гараж: отвозили ли куда Горбачева? Диспетчер отвечает: да, к Грамову. Звонок на квартиру Грамова, трубку поднял его сын — дурачась, сказал: это баня!

Новые поиски.

Прибытков по ВЧ звонит в Ставрополь. И попадает на давнего приятеля, с которым знаком по работе в комсомоле. Тот дает номер Грамова. В этот раз трубку поднял хозяин: «Да, Горбачев у меня». Горбачев берет трубку. «Михаил Сергеевич, срочно к Черненко! — кричит Прибытков. — Вас ждет Генеральный секретарь. Нас из-за вас с работы повыгоняют…»

Горбачев пулей на Старую площадь.

Встреча с Черненко была недолгой. Он сразу же: «Леонид Ильич не дождался тебя. Завтра на Пленуме он собирается внести предложение об избрании тебя секретарем ЦК партии. Поэтому хотел встретиться с тобой».

Горбачев изобразил скромность: «Потяну ли?» На что Черненко устало и раздраженно: «Леонид Ильич тебе доверяет. Потому твой ответ должен быть простым и ясным: благодарю за оказанное доверие. И все».

И все.

Но все только начиналось. Ни Брежнев, ни Горбачев, ни тем более Черненко и вообразить себе не могли, что в этот момент решилась судьба КПСС, судьба страны.

Зинаида Ивановна, секретарша Черненко, потом скажет Прибыткову: «Где же вы Горбачева такого веселенького нашли?»
Как много значит случайность. Не догадайся Прибытков позвонить в Ставрополь, не окажись в Ставрополе на другом конце провода хороший знакомый… И стал бы секретарем ЦК КПСС не Горбачев, а, скажем...

Полчаса решали, в каком направлении пойдет дальше великий и могучий СССР. Полчаса!
 

Привилегии и дача в Форосе

Тема привилегий будоражила тогдашнее общество. Казалось, что нет ничего важней, как сделать всех равными в потреблении. Всеобщий крик: упразднить спецполиклиники, спецсанатории, спецмагазины, спецраспределители и прочее с приставкой спец!
Партийной бюрократии ответить на это было нечего. Она прекрасно знала, что привилегии раздражают народ. Но с другой стороны — считала себя вправе иметь особое снабжение, особые условия жизни. Потому что трудятся они, партработники, много и прекрасно. Да к тому же на благо народа.

Система привилегий была и соблазнительной для аппаратчиков, и безжалостной. Уходя на пенсию, работник сохранял право пользоваться дачей в течение лишь одного летнего сезона. Затем он его лишался — лишался именно тогда, когда человек более всего, по возрасту и сопутствующим болезням, нуждался в загородном отдыхе. Вообще привилегии и даже законные льготы, если человек вылетал из номенклатуры, в ту же минуту отбирались. На следующий день после изгнания Шелепина из Политбюро солдаты грузили в машины и вывозили из его квартиры казенную мебель.

И вот привилегии отменили. Гребнев делает запись в блокноте 1 августа 1988 года: «Отобрали пайки! Оставили только пенсионерам — тем, кто получал. Грановку (столовая на Грановского) закрыли. «Вам же хуже! — сказал А. Н. Яковлев на совещании редакторов. — Ему скажите спасибо!» — и показал на виновника — Егора Яковлева, перед тем опубликовавшего в «МН» сводку привилегий».

Горбачева не коснулась отмена привилегий. Он считал их заслуженными. Сказал помощникам: «Не понимаю, из-за чего шум. Я узнавал: на Грановского доставляют всего 300 тонн мяса. Много вымысла вокруг этого, завидуют».

Да нет, в вымыслах таилось не только недоброжелательство завистников. Даже благожелательно настроенные к Горбачеву люди, и те с горечью отмечали роскошный образ жизни, в который ударились он и Раиса Максимовна. Его помощник Георгий Шахназаров отмечает: «Как всякий партийный работник, достигший высшей ступени карьеры — членства в Политбюро, Горбачев привычен к комфорту. Работа, исполнение представительских функций, приемы в Кремле, жи¬тие во дворцах или первоклассных отелях во время зарубежных поездок, отдых на благоустроенных приморских дачах — вся эта «сладкая жизнь» даже самых по природе невзыскательных людей приучит ценить окружение дорогих вещей, красивую мебель, изысканную пищу. Привычка эта подвела Горбачева. Единственный его вопиющий промах: постройка дачи в Форосе, давшая по¬вод обвинять его в склонности к роскоши и сыгравшая роковую роль в его судьбе».

Дача в Форосе — гротескная, поучительная история. И объяснить ее строительство только промахом слишком прямолинейно.
Кажется, вся страна знала о строительстве новой дачи для Генерального секретаря. В очередях, помню, это живо обсуждалось. Впрочем, слово живо — неточно, надо передать точный смысл — со злобой. Люди знали о строительстве, затеянном в Крыму. Знали, хотя и без подробно¬стей. Первый демократ страны — и такая роскошь!

Дача в Форосе поражает богатством и роскошью.

Входишь внутрь — потолок, как купол, теряется высоко в небе, овальная крыша покрыта красным ребристым алюминием — под черепицу. От крыши впечатление легкости, воздушности.

Первый этаж — большой холл с зимним садом и двумя выходами к морю: для об¬служивающего персонала и отдельно для хозяев.
Ле¬стница с перилами, покрытая ковром нежно-коричневого цвета, ведет на второй этаж. Здесь спальные комнаты для Ирины и Анатолия, для внучек. Тут и столовая.

На третьем этаже — кабинет Горбачева, его спальня и спальня Раисы Максимовны. Еще одна столовая, где могло разместиться человек двадцать. Из столовой выход на балкон, с которого открывался захватывающий вид на море. Здесь Горбачевы любили посидеть за чаем. Другой балкон обращен к горам, на него можно попасть через холл, в котором поставили мраморную скульптуру обнаженной дивы. Раиса Максимовна терпела это произведение искусства два дня, потом распо¬рядилась убрать.

От входа дачи две до¬рожки. Правая — в кинотеатр, левая — на пляж. Летний кинотеатр под затейливой крышей. Экран, кинобудка, кресла для зрителей.

К морю можно спуститься по тропинке, выложенной декоративным камнем, а если лень, то на эскалаторе. На берегу два домика — комната отдыха с телефонами, туалет. Ближе к морю — навес и две комнаты для переодевания. Душ.

Неподалеку домик для охраны. Там же доктор.

Бассейн — двадцать пять метров в длину, четыре дорожки. Каждые три дня меняли в нем морскую воду.

Метрах в пятидесяти к северу от дачи — гостевой дом в два этажа.

Далее, метрах в трехстах еще одно строение — в три этажа. Здесь жилье для охраны, столовая для персонала, кинозал, внизу — гараж.

Расположенный благосклонно к Горбачеву его помощник Анатолий Черняев печалится по поводу грандиозного сооружения в Форосе:

«Предыдущая дача в Ливадии — пошлый сарай по сравнению с тем, что здесь было изготовлено на колос¬сальной территории от Тессели до мыса Сарыч. Я спро¬сил его на другой день по приезде — не без намека, который он понял, — нравится ли ему здесь?
— А что?! — ответил он. — Только вот излишества кое-какие понаделали. Но это же не под меня строи¬лось...»

«Зачем это ему?» — подумал Черняев. И впервые у него по-крупному закралось сомненье... как бы это сказать? — относительно личностно-семейного шлейфа у великого исторического подвига, затеянного Горбачевым.

Написал Черняев слово «подвиг» в дневнике без кавычек. Он всегда был убежден: шеф совершил исторический подвиг.

«И ведь не скажешь, что Горбачев скуп, склонен к роскошеству, — продолжает размышлять Черняев. — Что он жаден. Немалые гонорары за свои книги — в валюте и рублевые, перечислял на устройство детских больниц, на них приобреталась медицин¬ская аппаратура и медикаменты, значительную часть он, как добросовестный член КПСС, перечислял в партийную кассу».

Как-то Горбачев попросил управляющего делами ЦК Кручину подсчитать: во сколько он обошелся народу за десять лет как в Москве. Бухгалтеры подсчитали все расходы на него, подбили итог — чуть больше 100 тысяч рублей. А отдал он гонорары за книги в сумме 850 тысяч. А еще были и валютные поступления — около 3 миллионов долларов.

Его доставали слухи, что у него дворцы во Флориде, в Финляндии, на Канарских островах, что он располагает флотилией яхт и катеров, что он завалил бриллиантами Раису Максимовну. В этом не просто русское злорадство, но и реакция на его образ жизни. Все-таки, когда он был генсеком, имел неограниченную власть, а следовательно, и неограниченные возможности устроить себе и своей семье сверхкомфортабельную жизнь, то ни в чем себе не отказывал. Черняев замечает: «А страна, народ опускались в пучину неопределенности, лишений, неуверенности».

Вот это и бесило простого человека! Несоответствие образа жизни первого лица государства и народа.

Неловкость от шикарного образа жизни Горбачевых испытывали даже ближайшие его соратники. Тот же Черняев сообщает: «Недоумение по поводу роскошных резиденций в Крыму и под Москвой я высказывал Горбачеву. Если он хочет иметь то, что вроде положено президенту сверхдержавы, он должен и вести себя как президент, то есть с нарастающим акцентом на авторитарность. Только тогда наш народ признает за ним право жить во дворце и заткнется. Если же он будет изображать из себя демократа — я, мол, такой, как и все вы, — это обернется потерей почтения к высшей власти. До жути страшно становится: на глазах разваливаются столь привычные авторитет и власть. Готов ли к этому сам Горбачев?»

Ответ прост: не готов был Горбачев. И не готова была Раиса Максимовна. Они не желали замечать, что живут не по средствам страны. Не понимали, что, затеяв строительство безумной по роскоши дачи в Форосе, — бросили вызов общественному мнению. Горбачев мог сколь угодно долго и страстно убеждать народ, что пора браться за реформы, но народ-то не дурак, он видел, что для себя-то он создает вполне приличные условия жизни. Впрочем, не просто приличные, а царские — по размаху, по тратам. И оттого усилилась злоба к нему, к Раисе Максимовне. Это не главная причина, почему наступило разочарование в Горбачеве, но существенная.

И не замечал Горбачев в своих поездках по миру, что правители других стран — из демократического ряда — живут много скромнее. Может, и замечал, но не считал нужным следовать их примеру. Вот, например, посещение поместья Миттерана на юге Франции. Президент Франции пригласил к себе Горбачева. Мчат по роскошному шоссе. Вдруг машины сбавляют скорость, сворачивают в лес. Дорога узкая, сначала асфальтированная, потом просто грунтовая — проселок, как определили бы на Руси. Ветки кустов хлещут по стеклам машины.

Минут через 10 выехали на свободное пространство. Забор из плетня — точь-в-точь, какой встретишь на родине Горбачева, в Привольном. Три хатки — иначе их не назовешь: под соломой, приземистые, с маленькими окошечками. Живописные развесистые деревья. Сыро вокруг, сумеречно, зелено, прохладно. Бродят козы и куры. Никакой ограды. Охрана, может, и есть, но не обнаруживает себя.

Это и есть владения президента Франции!

У плетня Миттеран поджидает Горбачева и Раису Максимовну.

Показал гостям свои вла¬дения. С явным удовольствием рассказал, как купил хутор у крестьянина, чьи предки построили его в 1793 году. Президент Великой Франции пред¬почитает его другим загородным резиденциям: «Иногда туда выезжаю для приема иностранных гостей. Может, мои преемники будут более активно использовать эти официаль¬ные резиденции. Пока же их персонал не знает, чем заняться».

Черняев рассказывает, как устроились на хуторе Миттерана Горбачев и Раиса Максимовна: «Я заходил в комнатушку, которую им отвели на ночлег, — очень напоминало мне закуток в деревенских избах, где в детстве на даче проводил я свои летние каникулы». Миттеран с извиняющейся интонацией сказал: «Здесь останавливаются только члены моей семьи».

Андрею Грачеву, пресс-секретарю Горбачева, изба Миттерана запомнилась так: «Горбачев был в восторге. Миттеран вряд ли мог предложить своему высокому гостю, выросшему на ок¬раине ставропольской станицы, более изысканные ус¬ловия. Тот наслаждался всем — чистым воздухом, мяг¬кой, упругой почвой под ногами, идущим от камина теплом и видом грубых деревянных балок, подпирав¬ших крышу одноэтажной хижины президента».

Восторгаться-то Горбачев восторгался скромной обителью президента Франции, но последовать его примеру и мысли у него такой не мелькнуло. Так же, как и не взял для примера резиденцию президента США в Кепм-Дэвиде. У нее тоже с виду неброский вид. Охранник Медведев делится впечатлениями: «Кемп-Дэвид удивил меня простым снару¬жи видом — обычные темно-зеленого цвета домики, обитые досками. Внутри, однако, они оказались очень уютными, располагали к отдыху. Просто, но со вкусом. У каждого домика стояли электрокары, можно было моментально добраться до любой точки территории».

Ужин приготовила Даниель, жена Миттерана. Рассказала, что сама собирает мед со своей пасеки, предложила Раисе Максимовне в подарок улей с пчелами. Та воскликнула: «Но ведь нам некуда их поставить. Ты слышишь, Михаил Сергеевич, я давно тебе говорила, пора вместо всех этих государственных дач обзавестись собственным участком».

Когда возвращались в Москву, Горбачев и Раиса Максимовна долго вспоминали, как в поместье Миттерана все скромненько, просто, душевно. Но не сказали: заведем и мы нечто подобное... А жаль. Когда Горбачев лишился всех постов, им бы очень не помешала своя дачка… Они-то полагали, что всю жизнь будут пользоваться государственной.

Любовь и политика

Какие страсти пылали на Первом съезде народных депутатов!

Напомню: это май-июнь 1989 года.

Титаном предстал тогда Горбачев, пытаясь развернуть общество к иным основам политического мироздания. Казалось, ничто его не интересует, кроме как убедить 2250 депутатов, воодушевить весь народ в необходимости углубить и расширить перестройку.

Но на одном из заседаний съезда сверкнул момент, когда личные переживания Горбачева заслонили ему политику, страну, народ.
Это случилось в день, когда депутаты Литвы потребовали предать гласности пакт Молотова-Риббентропа.

В зале такое кипело…

И вдруг Горбачев теряет ко всему интерес.

Его внимание прочно привлекло что-то в левой от него части зала. Проследив за направлением взгляда, обнаружим на его оконечности Раису Максимовну, которая устроилась в амфитеатре. И до этого Горбачев не терял жену из виду, нет-нет, да и бросит взгляд влево: как там она?

Взгляд, которым Горбачев смотрел на Раису Максимовну, всегда особенный, неповторимый. В нем, во взгляде, и любовь, и забота, и вопрос, и преданность, и печаль… Раиса Максимовна тоже могла чуть заметно повести бровями — Горбачев сразу чувствовал: делает что-то не то, не так…

Но в день, когда Литва разбушевалась, Горбачев не отрывал взгляда от Раисы Максимовны, и в нем, во взгляде, была не только любовь, а, осмелюсь сказать, чудовищная ревность. А когда тебя обуревает ревность, то ко всему в мире теряешь интерес. Генсек будто забыл, кто он, где находится и чем должен заниматься. И это несмотря на накал политических страстей под сводами Дворца съездов.

Хотя и странно: и он, и она не юные вздыхатели, женаты 34 года — и ревность!

Но что причина ревности?

Раиса Максимовна вела оживленную беседу с сидящим в соседнем кресле неким Интеллектуалом. Что собеседник — Интеллектуал, вывод можно было сделать по тому, как он внимательно слушал Раису Максимовну. Выслушав — серьезно, деловито выкладывал доводы, аргументы. Раиса Максимовна — вся внимание, она ведь тоже из племени интеллектуалов.

И оживленное общение не прерывалось час за часом.

Горбачев наклоняется к Лукьянову, что-то ему говорит, показывает глазами на беседующую пару. Тот подзывает человека из охраны, отдает какой-то приказ.

Могучий охранник быстрым шагом за кулисы.

Через несколько минут напротив ряда, где сидит Раиса Максимовна, появляются трое — явно не из отдела культуры ЦК. Они выждали момент, когда пара сделает паузу в общении, Раиса Максимовна вроде бы даже стала прислушиваться к дискуссии в зале. И в этот момент охранник делает собеседнику жены генсека такой четкий знак подойти, что отказаться от такого предложения невозможно. Интеллектуал встает, направляется к телохранителю. Раиса Максимовна о чем-то его спрашивает, тот отвечает, она согласно кивает.

Охранник что-то говорит Интеллектуалу, и они направляются к выходу.

И больше его, собеседника Раисы Максимовны, не видели.

Кто он был, о чем они вели беседу — тайна истории.

Но Горбачев, заметив, что Раиса Максимовна снова в одиночестве, вмиг успокоился. Он для страховки время от времени бросал взгляд в сторону жены, но она уже ни на кого не отвлекается, внимает его энергичным речам. Он страстно включается в дискуссию, с напором отстаивает преимущества союзного общежития...

Сцена эта свидетельствовала: любит!

И ревнует.

Хотя абсолютно ясно, что даже самый изощренный интеллектуал не в силах настолько увлечь Раису Максимовну, что она уж совсем забылась бы. Скорее всего, это был кто-то из мира искусства — художник, режиссер, музыкант, которому Раиса Максимовна растолковывала принципы демократии или гегелевские воззрения на христианство. Но для Горбачева мучительно наблюдать оживленную болтовню жены с кем бы то ни было.

Много позже Горбачева спросят: «А вы ревновали?» И он ответит: «Нет. И она нет. Никогда. Никаких вопросов. Ну если это так — зна-чит, так. Если нет — нет. То есть она не та, которая была готова через партбюро удерживать. Точно так же и я».

Журналист настойчив: «Острых моментов не было?» Горбачев откровенно: «Так, улыбка иногда, что вроде я что-то о ней знаю или она обо мне. Но это тучки. Даже не тучки, а облачка...»

Вот одна из тучек и нашла во время Первого съезда.

Без Раисы Максимовны невозможно представить Михаила Сергеевича. И без Михаила Сергеевича — Раису Максимовну. Они были рождены друг для друга. И какое счастье — что встретились.

Без нее он был бы другим.

Жизнь Горбачева — это история рождения, взросления, становления и краха политика. Но и история любви.

Николай Андреев/«Открытый город»
 

Комментировать