Рижская страховка: Максим Горький, Мария Андреева и чек Саввы Морозова

Середина сентября 1904 года в Риге выдалась почти по-летнему жаркой. В городе кипит работа: строятся Воздушный мост, электростанция и Художественный музей, появляются роскошные здания в стиле модерн, которые принесут Риге славу столицы югендстиля. А театралы с нетерпением ждут открытия нового сезона: в русском театре, которым уже два года руководит талантливый антрепренер Константин Незлобин, будет играть столичная актриса, и не просто актриса, а звезда МХАТа, любимица Станиславского Мария Федоровна Андреева.

Женщина-феномен

Марии Федоровне во время переезда в Ригу 36 лет, и за ней тянется шлейф скандалов. С мужем — крупным железнодорожным чиновником Андреем Желябужским — она разошлась, что по тем временам было событием неординарным. От этого брака осталось двое детей да сценический псевдоним Андреева, который она когда-то взяла по имени мужа. Еще до развода вся Москва обсуждала бурный роман красавицы-актрисы с женатым миллионером Саввой Морозовым, потом роман с «пролетарским писателем» Максимом Горьким, тоже женатым.

Бурная личная жизнь и работа в театре не помешали Марии Андреевой вступить в РСДРП — за год до переезда в Ригу. Марксистской идеологией она увлеклась еще раньше, а сотрудничество с социал-демократами обернулось вполне конкретными и опасными заданиями: актриса хранила и переправляла нелегальную литературу, снабжала подпольщиков документами, устраивала их на работу, даже прятала у себя на квартире. Главным же талантом товарища Андреевой был талант доставать деньги, за что Ленин дал ей партийную кличку «Феномен». Образованная женщина, знавшая несколько иностранных языков, дворянка, знаменитая актриса, вращавшаяся в светских кругах, Андреева использовала все свои связи и знакомства, чтобы помочь революционерам.

Каким ветром занесло в Ригу приму Станиславского? Между актрисой и режиссером возникли разногласия: поскольку Андреева стояла у истоков создания МХАТа, то перемена репертуара стала ей казаться отступлением от тех принципов общедоступного театра нового типа, который когда-то они разработали. К слову, деньги на МХАТ нашла тоже она — спонсором выступил Савва Морозов. Планируя уйти из театра, Андреева попыталась, опять же с помощью верного Саввы, создать новый театр, но воплотить идею не получилось. Поэтому предложение Константина Незлобина поработать один сезон в Риге поступило как нельзя кстати. К тому же в рижской труппе уже работало несколько артистов-мхатовцев, а в качестве режиссера был приглашен один из самых талантливых учеников Станиславского Константин Марджанов.

Театральный сезон еще не начался, но публика уже была заинтригована: ходили слухи, что для первой своей рижской постановки по пьесе «Воевода» Островского Марджанов потребовал целых 40 исполнителей — огромное число для театра той эпохи. Незлобин и Марджанов за один сезон решили ставить почти шестьдесят пьес, и каждая должна была идти всего один-два раза. Еще поговаривали, что именно в Риге состоится премьера новой пьесы Горького «Дачники». В Риге, а не в Москве! Так что, несмотря на статус провинциального, Рижский русский театр в сезон 1904–1905 годов рискнул потягаться со столичным МХАТом.
 

Дом под липами

18 сентября 1904-го, Рига. «Вот я и в Риге, дорогой Константин Петрович, и даже почти устроилась. Город очень милый, чистый, красивый, с массой парков, бульваров, зелени и цветов. На улицах большое оживление, хотя мне грешным делом все кажется, что это бесконечные вереницы классных дам и приказчиков из хороших магазинов, так все благовоспитанны, скромно, изящно одеты, и все бегут. Масса школьников, школьниц, студентов — и это все милый, веселый народ. Жизнь здесь, насколько можно судить сейчас, довольно удобная и недорогая, особенно дешевы цветы и фрукты и до безобразия мала всякая заработная плата, так что дешевы все портнихи, сапожники и прислуга. Климат — если бы судить по тому времени, которое я здесь, — совсем южный, целый день солнце, пыльно и почти жарко, но вообще, говорят, осадков здесь очень много и очень часты ветры, подчас очень сильные».

В этом письме директору издательства «Знание» Константину Пятницкому Андреева сообщает свой новый адрес: Первая Выгонная дамба, дом № 2, кв. № 5. Ныне это улица Пулквиежа Бриежа, а доходный дом из красного кирпича архитектора Флориана Вигановского, стиль которого так и называли — кирпичный, стоит практически на пересечении с Элизабетес, на знаменитом перекрестке «пяти углов». Там Мария Федоровна прожила до начала января.

Мария Федоровна пишет, что квартира «весьма сносная», хотя удалось ее найти после очень многих неудач и поисков. В квартире пять комнат, ванная, кухня и балкон, перед которым растут две липы. Есть прачечная, чердак, ледник и сарай. Стоимость — 55 рублей. Мебель была взята напрокат. Русский театр, в котором она начинает служить, находится рядом: пешком через Стрелковый парк — и вот уже улица Николаевская (ныне бульвар Кронвалда), где стоит роскошное здание нового русского театра, построенное городскими властями всего два года назад, к 700-летнему юбилею Риги.

Аплодисменты для Горького

«Завтра открывают у нас сезон, — сообщает Андреева Пятницкому. — Я играю 23-го в «Бесприданнице», потом 28-го — «Одиноких» и, еще не знаю какого числа, «Красную мантию». Здесь я бываю только на репетициях, гуляю, читаю очень много, никого не принимаю и, думаю, так будет до приезда А. М. Немного это мне бывает тяжело. Я привыкла жить с детьми. Но ничего, справляюсь с собой довольно удачно, я бодрости духа не теряю. Не очень симпатичный народ — актеры. Ужасно они много кривляются и так все повышенно чувствуют или изображают, что чувствуют. Вряд ли я с кем-нибудь из них познакомлюсь ближе».
А. М. — это Алексей Максимович Горький, который в тот момент находится в Ялте. Дети, которых так не хватает актрисе, остались в Москве, на попечении сестры. Горький приехал в Ригу в октябре, пробыл до начала декабря, но постоянно уезжал по делам то в Москву, то в Петербург. Он лично принял участие в постановке на рижской сцене новой своей пьесы «Дачники». Премьера прошла 30 ноября. Первоначально планировалось, что рижская премьера будет вообще первой в России, но все же первый спектакль состоялся на петербургской сцене театра В.Ф.Комиссаржевской 10 ноября. Присутствие автора на октябрьских спектаклях в русском театре вызвало бурные овации, однако Горький выходил «на поклон» крайне неохотно и просто неподвижно стоял на сцене несколько секунд — не кланяясь публике.

4 декабря Андреева пишет Пятницкому: «Хотела бы написать вам побольше, но я сейчас сильно занята, ежедневно репетиции, четыре раза в неделю играю, и очень много новых ролей надо приготовить». В этом письме имеется приписка Горького о том, что в Риге «Дачники» идут гораздо лучше, чем в Москве, и очень хороша Мария Федоровна в роли Марьи Львовны — «идейной женщины», не познавшей личного счастья. Актер театра Незлобина В. Лихачев вспоминал, что зритель Риги был требовательным зрителем. В то время в городе кроме русского работали еще латышский театр и немецкий, куда приезжали знаменитости из Берлина. Появление Марии Федоровны было встречено восторженно не только русской, но и латышской и немецкой публикой.

«Мария Федоровна предстала перед рижским зрителем в годы своей творческой зрелости. Природа щедро наградила ее необыкновенной красотой и пластичностью, но это являлось лишь приятным дополнением к ее сценическому дарованию, а сценическое дарование Марии Федоровны было многогранным и нежным, как цветок весенний, запах которого не дурманит, а очищает душу своей свежестью», – поэтически описывал актрису В. Лихачев.

Заботливый Морозов

Наступил 1905 год. Неизвестно, где встречали новый год Андреева с Горьким, но в первых числах января они оказались порознь: она в Риге, он в Петербурге. 9 января в Петербурге была расстреляна демонстрация рабочих, которые мирно несли к царю свою петицию. После этого Кровавого воскресенья началась Первая русская революция. Театральный сезон был сорван. В Риге точно такая же демонстрация состоялась спустя четыре дня, но между этими двумя датами в жизни Андреевой и Горького произошла своя собственная драма.

«Послезавтра, т.е. 11-го, я должен буду съездить в Ригу — опасно больна мой друг М. Ф., перитонит, — сообщает Горький своей законной жене Е. Пешковой 9 января. — Это грозит смертью, как телеграфируют доктор и Савва. Но теперь все личные горести и неудачи не могут уже иметь значения, ибо — мы живем во дни пробуждения России... Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью».

Горький выезжает в Ригу 10 января, посылая Марии Федоровне срочную телеграмму: «Родная, милая, буду завтра. Держись. Раньше нет поезда. Собери все силы. Жди меня. Люблю. Ценю. Всем сердцем с тобой. Алексей». Он приезжает 11-го, навещает Марию Федоровну, которая лежала в клинике Кнорре, находившейся возле университета, на улице Паулуччи, 15 (ныне улица Меркеля). Писатель успевает написать письмо Пятницкому, сообщив, что Мария Федоровна страшно изменилась, но ей лучше, поэтому, если ухудшений не будет, то назавтра он планирует выехать обратно. В тот же день на рижскую квартиру пожаловали петербургские жандармы, Горького арестовали за выступления против расправы царского правительства над безоружными рабочими. Писателя увезли в Петербург.
А Мария Федоровна осталась в больнице. Ее навещали латышские товарищи — редактор Цини Ян Янсон-Браун и его супруга Анна, а также преданный поклонник Савва Морозов, прибывший в Ригу еще раньше Горького и поселившейся в гостинице «Метрополь». Скорее всего, «перитонит» был лишь официальной версией болезни Марии Андреевой, поскольку клиника доктора Кнорре в адресном календаре Лифляндской губернии того времени значится как клиника гинекологическая. Недаром в воспоминаниях людей, близких Андреевой и Горькому, то и дело всплывала версия о неудачном аборте или выкидыше.
Тем удивительнее трогательная забота Саввы Морозова, который, бросив семью и заводы, где тоже начались бурления среди рабочих, примчался в Ригу к бывшей своей возлюбленной, чтобы просиживать дни у ее постели и телеграфировать ее гражданскому мужу о состоянии здоровья больной. Этого мало, именно здесь, в Риге, Савва Морозов фактически подписал свой смертный приговор. То ли под влиянием революционных событий опасаясь за свою жизнь, то ли чтобы утешить больную Марию Федоровну, но он передает ей страховой полис на предъявителя на 100 тысяч рублей в случае своей смерти.

Из тюрьмы на Рижское взморье

Дальше события разворачивались стремительно. Выписавшись из больницы, Андреева едет в Петербург спасать Горького, который находился в Петропавловской крепости. К поезду ее доставили на носилках. 2 февраля Горький пишет Андреевой письмо: «Пишу наобум. Не знаю, где ты, здесь или в Риге? И как твое здоровье? Вот уже прошло дней десять, а я все еще не имею никаких точных сведений о тебе. Это вызывает сильную зубную боль в сердце, к тому же и собственные мои зубы ноют так, точно в голове еврейский оркестр из «Вишневого сада» играет и как будто ему заплатили за неделю вперед. А в общем я существую недурно, читаю много и, может быть, буду писать, если разрешат. Выписал себе уже и книги. Даю тебе честное слово, я чувствую себя довольно сносно, и нет причин, чтобы это самочувствие изменилось к худшему. Только бы знать, что с тобой? Можешь ли ты вставать с постели или нет еще? Когда я видел тебя — лицо твое показалось мне лицом человека, который уже перенес болезнь, да и из слов Канегиссера и Кнорре положение твое рисовалось таким же. Но что было с той поры? Если будешь писать — пиши подробнее. Целую твои руки, родная Маша. Всего доброго! Алексей».

Писателя освобождают 14 февраля — под залог в 10 тысяч, которые предоставил Морозов. Поскольку в обеих столицах Горькому оставаться запрещено, местом проживания он выбирает Ригу, не зная о том, что Андреева уже отказалась от квартиры и находится в Петербурге. Вечером того же дня под конвоем он вместе с Марией Федоровной выезжает в Лифляндию. На этот раз они выбрали Рижское взморье.

«Здесь хорошо. Сосны, море, тишина, — пишет 20 февраля Горький Пятницкому. — Удивительная любезность и внимание хозяйки пансиона — она встретила нас как родных, сейчас же выписала мне все рижские и питерские газеты и заявила, что если явится полиция — она швырнет ее вон. Такое же отношение мы встретили и в Риге, в гостинице. Здесь с нас берут за комнаты (три) — кофе утром, завтрак в 12 ч. из 3-х блюд, чай в 3, обед из 3-х блюд в 6 ч. и молоко в 9 ч. — по 2 р. в сутки с персоны! Много гуляем. Пожалуйста, попросите Вл. Ал. купить мне браунинг, сей инструмент иметь необходимо, как я вижу. Здесь так пустынно, мы ходим по лесу одни и далеко».

«Мы поселились под Ригою, на взморье, в одном из пансионов курорта Бильдерлингсгоф. В крепости А. М. написал пьесу «Дети солнца», в Бильдерлингсгофе начал набросок пьесы «Враги» и первые фрагменты повести «Мать». Работал он с жадностью, с трудом удавалось уговорить его выйти на прогулку», — спустя несколько дней пишет Андреева тому же Пятницкому. Пансионат, о котором идет речь, находился в Булдури, на нынешнем проспекте Дзинтару, 39, тогда он назывался пансионатом Кевичи. В переписке с Пятницким сообщается, что на Рижское взморье приезжали знакомые из Петербурга, рассказывали последние столичные новости, ждали и Савву Морозова, но он телеграфировал о том, что приехать не сможет — болеет. Горький с Андреевой делают вывод, что он находится под домашним арестом.

Вместо эпилога

Вскоре Андреева с Горьким поехали в Ялту, и в одном письме оттуда она вновь вспоминает Савву Морозова: «Вон ведь какой дуб с корнем выворачивать начинает — Савву Тимофеевича. До чего жаль его, и как чертовски досадно за полное бессилие помочь ему: сунься только — ему повредишь, и тебя оплюют и грязью обольют без всякой пользы для него. Хотя еще подумаем, может быть, что-нибудь и придумаем».

Савву Морозова действительно «вывернули»: в ленинской газете «Искра», которую он в течение многих лет финансировал, в марте вышла статья «О чудовищной эксплуатации рабочих Никольской мануфактуры и об издевательствах над ними Саввы Морозова». Предательство революционеров, для которых он так много сделал, агрессия рабочих, которые еще недавно безмерно уважали его, революция, превратившаяся в кровопролитие, все это спровоцировало у промышленника нервный срыв. Врачи и родные настояли на его поездке в Канны, куда он и отправился вместе с законной женой. Через два дня после приезда на курорт, 13 мая, в его номере прозвучал выстрел. Версия — самоубийство. Вторая версия — убийство: когда большевики убедились, что Савва Тимофеевич больше не даст денег на революцию, они решили его убрать, чтобы получить страховку в 100 тысяч.

На похороны Саввы Морозова Мария Федоровна не пошла, сославшись на простуду. Страховой полис на 100 тысяч, выписанный на ее имя в Риге, стал предметом судебного разбирательства: жена промышленника пыталась его оспорить, но ей это не удалось. Все деньги достались Андреевой. 60 тысяч она передала на нужды партии, остальные оставила себе. И уехала с Горьким в Америку, а потом в Италию, на остров Капри. Деньги Морозова позволили снять настоящую виллу на берегу моря, где пролетарский писатель и актриса прожили семь лет...

Юлия Александрова/«Открытый город»

Фото: Wikipedia.org, общественное достояние, Culture.ru, karta.psmb.ru, nikolaiva
 

Комментировать