Ежедневный журнал о Латвии Freecity.lv
Опасна власть, когда с ней совесть в ссоре.
Уильям Шекспир, английский драматург и поэт
Latviannews
English version

В молодости «отец» милдроната чуть не стал террористом

Поделиться:
В 20 лет будущий академик Ивар Калвиньш чуть не стал… террористом. Шутки ради, соединив магний и перманганат калия, студенты устроили взрыв, который вынес окна не только на химфаке, но и в стоящем рядом Доме Майкапара, где на тот момент находилась служебная гостиница ЦК компартии. А сегодня всемирную известность ему и изобретенному им препарату «Милдронат» принесла российская теннисная звезда Мария Шарапова, которой допинговый скандал с применением милдроната может обернуться концом карьеры и потерей десятков миллионов долларов. О том, как складывалась судьба Ивара Калвиньша, рассказывает журнал «Открытый город».  

Тот взрыв в молодости стоил Калвиньшу комсомольского билета. Но не помешал очень скоро получить премию… Ленинского комсомола. За первую же научную работу, которую он сделал под руководством профессуры Института оргсинтеза. Это открытие мирового уровня впоследствии использовали во благо военно-промышленного комплекса СССР.

Юный химик за свой научный прорыв получил упоминание в последней строчке авторов (как и положено, после всех своих руководителей) и 50 рублей премии. А также бесценную возможность пройти стажировку за рубежом.

Несмотря на всю свою «подрывную деятельность» и наличие ссыльных бабушек-дедушек в бэкграунде, академик Калвиньш вспоминает советские годы, как время стремительного роста науки в Латвии. Это был золотой период для Института органического синтеза (ИОС), создававшего и доводившего до аптечных полок четверть всех оригинальных медикаментов Советского Союза, которые успешно экспортировали за рубеж.

Именно тот успешный формат ИОС, бездарно разрушенный в годы приватизации, намерился воссоздать его директор Ивар Калвиньш. Увы, на сей раз подрывную деятельность ведет его родное государство, не давая своей самой продуктивной курочке нести золотые яйца и повторяя вредительское поведение серой мышки.

К счастью, чиновники били, били — не разбили. Сегодня институт только налогами приносит государству больше денег, чем получает от казны.

Виноват Хрущев

«Сынок, учись! Выучишься, и тебе никогда не надо будет совать свою руку в грязную дырку», — наставлял маленького Ивара на путь истинный дядя, выпускник Сельхозакадемии и единственный на тот момент родственник с высшим образованием.

В момент, когда будущий академик еще только стоял перед выбором профессии, Никита Хрущев объявил курс на коллективизацию, электрификацию плюс химизацию страны… «Это означало перспективы роста прикладной науки. И стало веским аргументом, когда между любимой мною музыкой и естественными науками я выбрал последние. Тем более что хорошие оценки в школе позволяли. Так что именно Никита Сергеевич виноват в том, что я стал химиком».

Ивару повезло стать аспирантом у основателя и первого директора ИОС, академика Соломона Гиллера — ученого и руководителя, о котором в научном мире до сих пор ходят легенды.

Именно ему удалось организовать не имевший аналогов в мире научный комплекс с полным циклом создания лекарства: научная разработка, развитие технологий, все виды испытаний и производство. Именно Гиллеру обязаны своим появлением на свет нынешние флагманы фармацевтической и химической промышленности Латвии — "Grindeks", "Olainfarm" и "Biolar"...

«Соломон Аронович учил нас думать, что нужно обществу и государству. И предлагать продукты, которые наверняка заинтересуют: новые лекарства, средства химизации сельского хозяйства, топливо, взрывчатку и антидоты к боевым ядам, средства защиты от биооружия…. Партия не успевала сказать «надо!», как у нас уже было дельное предложение. В итоге, институт процветал.

Про Гиллера рассказывают невероятные истории. В свое время институт хотел купить дорогущий импортный газовый хроматограф. Этот прибор позволял установить состав любого газа или вещества, которое можно испарить без разложения. С этой мыслью Соломон Аронович отправился на заседание ЦК компартии Латвии. Сел за стол, накрытый красным бархатом, достал бутерброд и… уронил маслом вниз.

Ужас! Но Гиллер спокойно сковырнул бутерброд, достал из портфеля импортный тюбик, выдавил пасту, растер по скатерти и сдул. От пятна не осталось и следа. «Хотим ли мы производить такой продукт?» — обратился Гиллер к членам ЦК. — «Конечно». — «Чтобы расшифровать его формулу, нам нужен газовый хроматограф». Вскоре ценный прибор поступил в наше распоряжение.

В другой раз в институт пожаловала компания генералов и давай сетовать: «Американцы уже на Луну высадились. А у нас есть ракета «Союз», но нет топлива. На носу съезд партии, надо запустить ракету». «Хорошо, — ответил Гиллер. — Но нам нужен новый корпус для биоиспытаний лекарств: виварий, биоотдел…» Генералы согласились.

Первый фармацевтический завод, на котором выпускали лекарства от ИОС, находился на улице Рупниецибас, где в свое время микробиолог и политик Август Кирхенштейн создал Фабрику витаминов. Но когда рядом построили здание ЦК, производство решили закрыть. Гиллер убедил, что новый завод должен быть частью ИОС, чтобы вся фармацевтика была в одних руках. А когда понадобилось большое производство — построили еще завод в Олайне, который по заданной технологии штамповал лекарства.

В итоге, каждый четвертый медикамент советского производства создавался в ИОС. К примеру, антираковый препарат фторафур давал 95% всего лекарственного экспорта СССР в Японию. При том, что ученые ИОС составляли всего 0,05% от научного потенциала Союза. А поскольку в то время была политика, что 25% валютных доходов отдавали институту-создателю, мы могли закупать импортное оборудование и реагенты уже в то время. И стремительно росли».

Первая проба – мировое открытие

Гиллер умер раньше, чем увидел, как успешно защитился его аспирант Ивар Калвиньш. Изюминкой его кандидатской диссертации в 26 лет стало научное открытие на грани квантовой химии и физики.

«Мне дали задание — синтезировать соединение, в котором пара электронов задерживается на одной стороне атома азота и не мигрирует в другую, хотя обычно она это делает два миллиона раз в секунду. И удалось. Это ноу-хау стало одним из двух самых ярких мировых фундаментальных открытий в области химии, сделанных в СССР. Впоследствии наша находка легла в основу разработки ракетного топлива.

Я был последним автором в этой публикации, следом за всеми руководителями и старшими товарищами. На большее я и не претендовал: идея-то не моя — я просто ее осуществил.

После этого я решил, что хотел бы не только себя показать, но и мир посмотреть. И в 1979 году отправил семь своих публикаций в журнале «Химия гетероциклических соединений» лучшему химику-органику мира, профессору Хьюсгену — директору Мюнхенского института оргсинтеза. С просьбой стажироваться у него. Что тут началось!

Из Москвы в Ригу пришла грозная депеша: почему без согласования с кем-либо Германия затребовала включить в программу обмена учеными какого-то там Калвиньша, который даже ни разу не был ни в соцстране, ни в капстране?! Меня начали тягать по инстанциям.

Но я решил действовать нахально. Позвонил в ЦК комсомола и заявил: я получал от вас награды как перспективный молодой ученый, я секретарь парткома института, самый молодой кандидат наук и старший научный сотрудник, что еще надо, чтобы стать достойным выезда? Они предложили мне войти в туристическую группу комсомольцев-активистов, которые едут сперва в ГДР, а потом — в Западный Берлин. Вот тебе сразу и соцстрана, и капстрана.

Занял я у тещи 650 рублей на это дело. Позанимался с мамой немецким (она у меня знала шесть языков) и отправился в Москву. Там радостно сообщили, что наш гид-переводчик заболел. Тогда я снова проявил авантюризм — взялся переводить и сопровождать группу. И поехали. В итоге, когда надо было оформлять документы на научный обмен, у них не было формального повода не выпускать меня. Но моей семье ехать не разрешили.

Супруга с двумя дочками осталась заложницами. При том, что у меня и мысли не было остаться. Я не знал другой родины, кроме Союза. Как ученый я там мог реализоваться, а поиск теплого места — не мой путь к счастью.

Через 10 месяцев стажировки, результаты которой позже стали 10 публикациями в престижных научных журналах, мне предложили позицию в лаборатории на два года. Мюнхен готов был выделить квартиру. Советское посольство убеждало: оставайся, вернешься — будешь звездой советской науки. И тут я заартачился: «Я молодой мужик! Вы что, предлагаете мне ходить на улицу красных фонарей? Либо выпускайте семью, либо вернусь в Союз».

Вернулся. И сразу переключился с теории на практику — создание лекарств.

Таблетка от скотской жизни

На мысль о создании милдроната Калвиньша навели военные. В то время шла война в Афганистане, и смертность была ужасающей. От беспрерывного стресса и нехватки кислорода (в горных районах) у солдат просто иссякали жизненные силы. Надо было чем-то их восполнять.

«Я стал думать, чего не хватает солдатам. Ответ нашел в работах немецких физиологов, которые в 1920-е годы изучали физиологию пыток. Они обнаружили, что у собак, подвергавшихся пыткам — удару током, палкой, электричеством, шоку от холода, воздействию яда, — в моче появляется одно и то же вещество. Я предположил, что это и есть то, что истощается у подвергнутого стрессу организму.

Тут меня ждал неприятный сюрприз: в крупнейшем научном журнале Nature американские ученые писали, что это вещество токсично — оно останавливает сердце. Однако, по моим предположениям, оно никак не могло быть ядом. Я синтезировал вещество и сам его проверил: ввел мышке лошадиную дозу — жива-здорова. Оказалось, именитые ученые ошиблись. Поставщик прислал им не то вещество.

Я доработал молекулу так, чтобы она не окислялась. В итоге, организм признавал вещество своим «натурпродуктом», но разлагать не мог. Победа! Испытания прошли невероятно быстро. И вскоре советские солдаты успешно адаптировались к высокогорью, спортсмены ставили олимпийские рекорды, космонавты покоряли пространство, а студенты успешно сдавали экзамены. Мои дочки, да и я сам, его принимали для повышения умственной и физической работоспособности.

Организм в стрессовой ситуации вырабатывает особенно много энергии, на что тратит ценный кислород. Милдронат помогает эти затраты снизить. Это стало причиной, почему препарат стали выписывать сердечникам, у которых закупорены сосуды, кровь слабо движется и тканям и органам недостает кислорода. В итоге, милдронат вошел в первую десятку самых продаваемых лекарств в России, на Украине был третьим, в Белоруссии — первым.

По иронии судьбы, сырьем для его производства стало... топливо для ракет ПВО, которого в Союзе были горы. Топливо имело ограниченный срок годности, а утилизировать его было непросто: оно токсично, легко воспламеняется и взрывается. Зато из него получалось совершенно нетоксичное лекарство.

Топлива было так много, что я предложил кормить милдронатом и скот, который держался в скотских условиях и подвергался стрессу каждый день. Четыре года мы проводили успешные полевые исследования. И тут Союз рухнул, а с ним и сельское хозяйство…

Мне еле удалось спасти патент на милдронат. Когда же срок закончился, многие фирмы попытались воспроизвести лекарство. Сегодня дженериков десятки, но я не вижу, чтобы хоть один приблизился к исходнику. Наша технология проста до смешного (мы даже называли ее «дураком»), но неочевидна.

Недавно мы еще и улучшили формулу. Создали молекулу в 40 раз эффективнее. Провели доклинические исследования и передали заказчику — компании Grindeks. Однако чтобы довести препарат до прилавка, надо вложить немаленькую сумму в клинические исследования, а с этим пока задержка…»

Лекарство от рака, но не от жадности и глупости

В прошлом году американцы провели успешные клинические исследования нового лекарства от рака — белиностата. Благодаря ему полностью исцелилось 15% больных на четвертой стадии очень агрессивной формы рака крови. Теперь испытания проводят и на других формах рака.

Мало кто знает, что молекула белиностата была разработана в нашем ИОС. До этого англичане полтора года искали подходящую молекулу, перепробовали 350 тысяч соединений — не нашли. Наши ученые справились с задачей за месяц.

В советское время Ивар Калвиньш тоже был успешен и в борьбе с самым безжалостным заболеванием.

«В 1980-е годы я работал в этом направлении в лаборатории профессора Лидаки. Мое предположение было таким: онкоклетка похожа на эмбриональную, и имеет свойство бесконечного деления. Поэтому организм принимает ее за свою и старается защитить, в том числе и от воздействия лекарств. Я решил, что раковые клетки надо как-то «пометить», чтобы организм понял: этих надо уничтожить.

Идея сработала. Я назвал новый препарат в честь моей жены Леакадии. К сожалению, ей пришлось испытать лекарство на себе. Благодаря Leacadinum, она прожила не полтора-два года, как прочили ей врачи, а целых восемнадцать.

Увы, новое лекарство появилось в то время, когда рухнул Советский Союз, а с ним на грани смерти оказался и институт. Спасибо правительству Годманиса: от глупости и жадности никакие таблетки не помогают».

Чиновники решили: зачем независимой Латвии гадкий Институт оргсинтеза, который в свое время работал и на военно-промышленный сектор СССР?! Расчленить его и уничтожить. У нас забрали семь лабораторных корпусов и оба завода. Grindeks отдали на приватизацию, а биотехнологический, который производил антибиотики и самые продвинутые лекарства мира, закрыли, чтобы… не мешал спать окрестным жителям.

От нас отделили отдел молекулярной биологии и генной инженерии. Фактически лишив одной ноги, ведь фармацевтика — это стык химии и молекулярной биологии. Наша лаборатория по стандартизации лекарств перешла в распоряжение Госагентства лекарств.

Штат резко сократили. Базовое финансирование у нас отняли. Помню, у меня, замдиректора по науке, зарплата была 55 латов. Нам отказали даже в регистрации в Земельной книге. И забрали право принимать к защите докторские диссертации.

Делалось это по глупости или под давлением заинтересованных лиц — мне трудно сказать. Но заинтересованных хватало. Ведь мы были игроком мирового значения».

Институт, который содержит Латвию

Чтобы выжить, Калвиньш бросил клич по старым каналам — японским и германским коллегам: мы готовы на любую работу. Брались за все: работали с взрывчатыми и токсичными веществами, придумывали оригинальные технологии, улучшали структуру уже имевшихся веществ…

В конце 1990-х представители зарубежных фармацевтических фирм приходили в ИОС с одной фразой: есть идея — можете осуществить?

В 2004 году Калвиньш выставил свою кандидатуру на выборах директора. В своей программе четко написал: хочу восстановить то, что некогда построил Гиллер — полный цикл создания лекарств в Латвии.

В итоге, перед кризисом у ИОС было заказов больше, чем они могли «переварить». Сейчас институт обслуживает по 14-20 зарубежных компаний одновременно. Три из них входят в пятерку крупнейших в мире.

«Все эти годы у меня была жесткая политика: четверть заработанного откладывать на развитие — закупку оборудования, строительство и фонд софинансирования европроектов. Там же всюду надо доплачивать. Хотите миллион — выложите как минимум 150 000!

Административный аппарат у нас крошечный — государству такой и не снился. Когда грянул кризис, мы первым делом снизили зарплаты управлению. По-другому нельзя.
За все время мы не взяли ни грамма кредитов, но ремонтируемся, переоборудуемся и строимся. Восстановили лабораторию по стандартизации и анализу лекарств, и теперь строим корпус лабораторий доклинических исследований, где лекарства будут доводиться до клинических исследований. Привлекли евроденьги, но к ним надо доплатить 50% из своих.

Сегодня до полного цикла доклинической разработки лекарств ИОС не хватает лишь лаборатории готовых лекарственных форм. И технологии производства действующих веществ медикаментов... Если она появится, то при нашем опыте мы сможем делать дженерики лучше оригиналов.

Только прямыми налогами с зарплат наших сотрудников бюджет страны получает больше, чем выделяет на весь институт. При этом 82% наших оборотных средств — от коммерческих заказов, как местных фирм, так и иностранных, а также выигранных в конкурсах средств ЕС. Мы успешно участвуем и в госпрограммах, которые, однако, скудеют каждый год».

Логика политиков: выслушай ученого и сделай наоборот

В кризис финансирование науки в Латвии урезали больше всех отраслей — на 56%. Теперь правительство рапортует об успешном преодолении кризиса, но деньги в науку возвращать не спешит. Да и те, что есть, распределяет весьма странным образом.

«В Советском Союзе проблем хватало: у нас не было доступа к хорошему оборудованию и реагентам, не было возможности общаться с зарубежными коллегами… Зато была система, которая стимулировала развитие хороших НИИ и тормозила плохие.

Каждому научному учреждению выделялось базовое финансирование в соответствии с пятилетним планом. Если же НИИ брал на себя дополнительные обязательства, которые интересовали государство, — ему выделяли дополнительные деньги, на сам проект и увеличение фонда зарплаты. Если проект успешно осуществлялся, фонд зарплаты так и сохранялся повышенным, если нет — снова уменьшался.

В итоге, успешные учреждения росли. К примеру, штат ИОС за советские годы (с 1957) увеличился с 30 человек до 650.

В советское время с мнением ученых считались. К словам академиков прислушивались даже партийные комитеты. В нашем государстве, увы, мнение эксперта нужно лишь затем, чтобы было с чем НЕ считаться. Ученых слушают, делают наоборот, а потом разводят руками: никто не мог предвидеть, что будет ТАК… Но ведь изначально все эксперты говорили, что будет именно ТАК.

К примеру, наше отраслевое Министерство образования и науки весь период, начиная с Атмоды, с маленькими перерывами борется против науки. Наглядный пример — Роберт Килис, который утверждал, что не знает, есть ли в Латвии наука и чем она занимается. Тогда министерство заказало международный аудит, заплатив экспертам от Совета министров Северных стран. Оказалось, что в Латвии 15 научных институтов соответствуют высшим международным меркам. А наш признали «лидером в своей области в мире».

Эксперты отметили катастрофически низкое финансирование науки и рекомендовали реформы: слабые институты объединить с сильными или ликвидировать, чтобы не тратить деньги попусту, а сильным концентрированно оказывать помощь. Министерство сделало ровно наоборот: сократило базовое финансирование нашего института сразу на 40%, а слабым — повысило. Реформу они тоже поняли по-своему: начали объединять плохие институты с плохими же и давать им деньги, чтобы они стали… хорошими.

К примеру, институтам, которые получали «двойки» и «тройки», выделили на 25% денег больше (в пересчете на одного ученого), чем успешному ИОС. Единственное объяснение чиновников: так получается! Обоснования всех расчетов министерство держит в секрете, хотя это государственные деньги».

Куда делись государственные мужи?

Наглядным примером грамотного построения фармацевтической отрасли Ивар Калвиньш считает Ирландию — маленькую страну, где в отрасли биомедицины задействованы около 50 тысяч человек.

«Из десятка крупных фармацевтических компаний мира девять имеют отделения в Ирландии. А экспорт медицинских товаров из этой страны — 55 миллиардов евро в год! Чем не путь для Латвии?

Дайте нам возможность, и мы заработаем не только на себя, но и на всю нашу науку. Ведь если мы продаем голую идею — это приносит сотни тысяч евро. Максимум — миллион. Если у нас покупают всю документацию доклинических исследований — к этой сумме можно приписать два нолика. Если же мы провели хотя бы первую фазу клинических исследований — сумма заработка дойдет до миллиарда. А завершили клинические исследования — и того больше.

Мы можем создавать, производить и экспортировать продукт с высочайшей добавленной стоимостью, налоги от которого пойдут в бюджет Латвии. Мы — курочка с золотыми яйцами. Зачем же их бить и отдавать самые ценные части чужим? Сегодня мы работаем на США, Данию, Японию. Германию, Финляндию, Швецию и другие страны. Почему не можем для себя? Но пока тот, кто делает заказ и платит, тот и получает барыши.

Наша единственная возможность — сконцентрировать небольшие государственные средства на выигрышных направлениях. Но у нас говорят: дадим шанс всем и будем наблюдать. Появятся достижения – поможем. Мол, если в чистом поле колосок вырастет — будем за ним ухаживать. А сеять не будем. Лучше посевной материал съедим. Ведь если самим сеять, можно не дождаться урожая — к тому времени уже другие политики придут.

Конечно, на словах все у нас за науку. Но почему ничего не делают? Потому что от ученого отката не жди. Ни в партийные кассы, ни в чьи-то карманы.

В свое время Черчилль хорошо определил отличие политиков от государственных мужей: первые думают о следующих выборах, вторые — о следующих поколениях. Увы, мужей у нас почти нет.

Кристина Моркане, "Открытый город"



 
13-03-2015
Поделиться:
Комментарии
Прежде чем оставить комментарий прочтите правила поведения на нашем сайте. Спасибо.
Комментировать
Megris 04.01.2020
www.vulkanshema.ru - Схемы обмана казино
Журнал
<<Открытый Город>>
Архив журнала "Открытый город" «Открытый Город»
  • Журнал "Открытый город" теперь выходит только в электронном формате на портале www.freecity.lv 
  • Заходите на нашу страницу в Facebook (fb.com/freecity.latvia)
  • Также подписывайтесь на наш Telegram-канал "Открытый город Рига онлайн-журнал" (t.me/freecity_lv)
  • Ищите нас в Instagram (instagram.com/freecity.lv)
  • Ежедневно и бесплатно мы продолжаем Вас информировать о самом главном в Латвии и мире!