Много лет на игле, или Ни дня без строчки - 3

Продолжение. Начало - http://www.freecity.lv/bestseller/194/, http://www.freecity.lv/bestseller/197/

Часть 3. Арон Львович

Моему другу, светлой памяти Саше Абрамсону папа по случаю поступления на первый курс Рижского медицинского института решил пошить костюм у знаменитого портного.

Саша, в отличие от моего героя из второй части этого повествования Яниса Язеповича Абрамсона, был не латышом, а стопроцентным Абрамсоном.
Нас перевели в 8б класс 17-й женской школы на Аспазияс рядом с «Метрополем». Это был первый год смешанного обучения, в классе было 23 девочки и 8 мальчиков. Саша пришел из мужской семилетки в Задвинье, остальные, среди которых был и я, — из 67-й семилетки на Грециниеку, 28, что напротив Латышских стрелков. Сейчас в этом доме весьма пафосный Hotel Garden Palace, и мой уже ушедший друг и соученик по этой школе Витя Поберий, чтобы вспомнить былое, однажды провел сутки в этом отеле с бывшими одноклассниками.

Теперь мне кажется существенным, что мои детство и юность прошли в Старой Риге. Там я и жил, и учился, а остальную Ригу в те годы знал плохо: до окончания школы выходить за пределы Старого города просто не было необходимости. Сейчас, когда после повального евроремонта уникальный колорит Старой Риги безвозвратно утрачен, понимаешь, как были и живописны, и поэтичны ее по-хорошему ветхие и обшарпанные дома.

У нас многие хорошо учились, но Саша был не просто отличником, он никогда не получал ни одной четверки. Более того, даже если он чего-то не знал, ни одному учителю и в голову не могло прийти поставить ему что-то ниже пятерки. Саша со всеми был не просто в хороших, а в отличных отношениях и никогда не ругался. Я хочу сказать, что, в отличие от остальных, он не только не ругался матом, а не ругался вообще. Только очень редко, когда уж совсем его выводили из себя, мог сказать им же придуманное «О, Майн Рид!» Саша был строен и высок ростом, но никогда не занимался спортом. Наш лучший школьный друг, светлой памяти, Леня Семенов, чемпион Латвии по классической борьбе, говорил: «Зачем Сашке мышцы, если он и так самый умный?»

Первый раз, когда Саша пригласил меня после школы домой, я сразу же попал на обед. Мы так дома в будние дни никогда не обедали, да и в другие дни мы обедали совсем не так. Впрочем, в моем окружении, возможно, так обедали только у друга нашей семьи Федора Исаевича, упомянутого мной во второй части.

Сашина семья занимала шикарную пятикомнатную квартиру в громадном югендовском доме по Ранькя дамбис, 14, сгоревшем два года назад. В этом доме, располагавшемся сразу за «Деревянным мостом», построенным в качестве временного за три месяца (!) в марте 1945года (!), была только одна квартира, а все остальное занимала 8-я детская поликлиника (в те суровые и глухие времена были еще детские поликлиники). «Деревянный мост», прослуживший как временный более 20 лет, где-то в начале 1970-х грандиозно сжег «Мосфильм» на съемках эпизода военного фильма, а на его месте был построен нынешний Вантовый.

В просторной гостиной со старинной мебелью соседствовали телевизор «Луч» и магнитофон «Днепр» (из которого я впервые услышал Фицджеральд, Синатру и др.), такое было только у Федора Исаевича. Но главное, на видном месте (в красном углу?) стояла на полу — это называлось консольное исполнение — 13-ламповая радиола высшего класса «Мир» М154РК завода ВЭФ. С пайкой серебряным припоем и в корпусе из карельской березы! Такая, по легенде, стояла в кабинете Сталина. К тому времени я был достаточно заядлым радиолюбителем, поэтому был в теме.

В будущем мне приходилось видеть «Миры», но в настольном исполнении, а с консолью столкнулся только еще один раз в жизни. Работая по распределению на Крайних Северах, я дружил с Алексеем Витальевичем, старым воздушным волком, пилотом Управления полярной авиации (УПА). Когда-то он был четырежды женат, но на тот момент уже давно жил один в двухкомнатной квартире и дома почти не готовил. Когда я заглядывал к нему по вечерам, он обычно сидел на кровати с панцирной сеткой, свесив ноги в шерстяных носках, со свежей газетой «Правда» в руках, рядом на одеяле лежал свернутый конусом кулек (пакетов в тех краях не знали) с килограммом «Пряников глазированных» (других у нас не было). На венском стуле стояла открытая бутылка с этикеткой «Питьевой спирт» и налитый стакан. Газету А.В. читал долго, вдумчиво, возвращался к прочитанному, иногда откладывал и обдумывал, было видно, что согласен не со всем, но до обсуждений не опускался. Он не закусывал пряниками спирт, наоборот, не спеша откусывая кусочек пряника, он запивал его небольшим глоточком спирта. Собственно, это был его ужин. Верил, что пить много нельзя, но систематически и обязательно только спирт — необходимо, иначе на Севере можно заболеть. Другой опасностью считал ношение шарфа и застегивание на верхнюю пуговицу: «Приучишь горло к теплу — все! Назад не отучишь!» Хотя температуры были до -55.

Его квартира была забита радиолами, которые он коллекционировал. Второе место у него занимала консоль «Мир» М154РК! А его любимицей была шикарная, телефункеновская радиола якобы Геринга, которую он купил у вдовы маршала Рокоссовского за большие деньги. Большие для меня, но не для пилота первого класса УПА, получавшего надбавки к очень высокому окладу: северные, полярные, за классность, за налет, за выслугу и т.д.

Возвращаюсь к обеду: после некоторой паузы, когда все сели за сервированный стол, из дверей кабинета вышел Сашин папа. В бархатной домашней куртке с шалевым стеганым воротником поверх рубашки с галстуком, с подстриженными усами. Я сразу вспомнил его, хотя прошло 8 лет.

В первых классах я часто болел: температура, кашель и т.п. Бабушка выяснила, что вылечить меня можно единственным способом: показать гл. врачу Детской туберкулезной больницы, к.м.н., доктору Абрамсону. Попасть на прием к д-ру Абрамсону оказалось не просто, но, как всегда, наш ангел-хранитель Федор Исаевич договорился, когда и во сколько прийти к нему домой с непременной ссылкой на Якова Исаевича (брата Федора Исаевича).

И вот мы с мамой через гостиную, в которой я сейчас сижу, заходим в полукруглый, весь в окнах, кабинет, где нас встречает доктор в бархатной куртке поверх рубашки с галстуком. Осмотрев и выслушав меня, д-р Абрамсон сказал «бронхит» и дал понять, что визит окончен. Мама, положив на стол конверт с гонораром в размере, определенном Федором Исаевичем, спросила: «Скажите, профессор, мы должны что-нибудь делать?» Он был доцентом, а не профессором, но не возразил и ответил: «Одно большое яблоко в день и летом месяц в Крыму». Мама, немного смущаясь и с надеждой: «Если не будет одного большого яблока, можно поменьше, но два?» Посмотрев строго, доктор повторил терпеливо и без юмора: «Мадам, я же вам сказал: ОДНО большое яблоко!»

Садясь за обеденный стол, Сашин папа д-р Абрамсон, очень коротко взглянув на меня, спросил не меня, а обращаясь к Саше так, будто бы меня в комнате не было: «Александр, скажите, пожалуйста, как зовут вашего нового одноклассника?» В семье все называли друг друга на вы: папа — Сашу и маму, Саша — папу и маму и т.д.

Когда мы окончили школу, 6 мальчиков нашего класса решили поступать в московские институты, и у всех по этому поводу возникли проблемы с родителями, но, тем не менее, 5 из них, в том числе и автор, начали учиться в Москве. Шестой мальчик, Саша, поступил в Рижский мединститут, хотя очень любил биологию и хотел поступить на биофак МГУ. Саша окончил школу с медалью и мог поступить куда угодно без экзаменов, но папа сказал: или мединститут, или он ему не сын, можешь уходить из дома и т.п. Саша сказал «О, Майн Рид!», но подчинился родительской воле и стал отличником в мединституте (ему было все равно, где быть отличником), но в отношениях с папой «осадочек остался».
 

Красное пальтишко Баринбаума

Вот такой, в общих чертах, папа решил пошить костюм такому, в самых общих чертах, Саше в связи с поступлением на первый курс мединститута. Себе папа давно шил у лучшего мужского портного Риги, и ему даже в голову не приходило, что не только Саше, а кому бы то ни было, можно что-то шить не у БАРИНБАУМА.

Чуть-чуть об Ароне Львовиче Баринбауме. Арон Львович был не только легендарным портным, но и человеком легендарной судьбы. Есть несколько, непринципиально отличающихся версий легенды, мне кажется более достоверной рассказанная внучкой Арона Львовича (А.Л.) Беатой Баринбаум со слов ее мамы и дочери А.Л. Бениты Баринбаум.

А.Л. родился в 1905 году в Риге, учился у портного в Лейпциге. В 1941-м со всеми родственниками попал в рижское гетто, когда началась ликвидация узников, как «сильный мужчина» был переведен сначала в Малое гетто, а затем в концлагерь «Кайзервальд» в Межапарке. Из «Кайзервальда» бежал за несколько дней до освобождения лагеря. За исключением дочери Бениты, все родственники погибли в гетто. Трехлетнюю Бениту в числе еще нескольких детей спас за деньги из гетто в будущем Праведник мира, грек с итальянским подданством Михаил Каравокирос. Он был владельцем небольшой фабрики восточных сладостей Orient на Гоголя, 7, рядом с полицейским участком. Спасенных он размещал у своих рабочих-греков, которым доверял, и у одного из них была спрятана Бенита. Вскоре после своего освобождения А.Л. удалось найти и вернуть свою дочь: он совершенно случайно на улице узнал ребенка по сшитому им когда-то КРАСНОМУ пальтишку, в котором Бениту забрали в гетто!

В культовом, подчеркнуто черно-белом фильме «Список Шиндлера» единственным цветным элементом было КРАСНОЕ пальтишко, надетое Спилбергом на маленькую девочку, на что мое внимание обратил мой товарищ по работе в ИЭВТ АН Латвии Исаак Хайкин. Мне, конечно, очень хотелось украсить рассказ таким забойным фактом, но, к сожалению или к счастью, Бенита оказалась не единственной реальной девочкой в КРАСНОМ пальтишке (и тоже трех лет!), спасшейся из гетто. Прототипом девочки из фильма является известная польская художница Рома Лигоцка, которая спаслась вместе с мамой и двоюродным братиком Романом, в будущем — знаменитым кинорежиссером Романом Полански.

В СССР с 1950-х до конца 1960-х (20 лет!) А.Л. разделял звание мужского портного номер один с москвичом Рубином Зингером (к машинке «Зингер» не имел никакого отношения). Справедливости ради надо сказать, что во второй половине 1960-х к конкурентам примкнул Алик Зингер, сын Рубина. Впрочем, большинство высокопоставленных заказчиков считали правильным шить и у первого, и у второго, и у третьего, что вообще-то нормально: любовь к Паваротти не являлась причиной (для не сумасшедших) не посещать концерты Доминго или Каррераса.

Перечислять заказчиков А.Л. нет смысла — от Политбюро до выдающихся артистов и музыкантов. К наиболее высокопоставленным клиентам ему самому приходилось ездить в Москву, он также неоднократно приглашался на «Мосфильм» в качестве консультанта по костюмам.

Вот что пишет в книге воспоминаний о Риге живущая в Бостоне историк искусства, профессор Муся Гланц, с которой я неоднократно общался до ее отъезда в Америку: «Баринбаум, элегантно одетый, бледный, с выражением глубокой меланхолии в черных глазах на красивом лице, любил в спокойной задумчивости медленно прогуливаться по улицам, обращая на себя всеобщее внимание. Костюм, сшитый у Баринбаума, накладывал на его владельца некую печать причастности к чему-то значительному. На примерках он держался с клиентами снисходительно-устало и чуть свысока, как умудренный профессор с несмышлеными студентами».

Два костюма для Утесова

Из множества легенд, связанных с А.Л., позволю себе коротко пересказать одну, рассказанную Утесовым. Леонид Осипович, приехав в Ригу на гастроли, по рекомендации Аркадия Райкина пришел к А.Л.

— Месье Баринбаум, вот у меня два отреза. Я хочу два костюма — песочный и серый. Только я здесь на гастролях две недели, так что по-стахановски.

— Месье Утесов, мы ваших стахановских методов не знаем. Так что, как обычно, через три дня придете и заберете оба.

— Месье Баринбаум, вы, наверное, меня не поняли, мне нужен хороший костюм. Как вот этот, который на мне.

Тот обошел Утесова кругом:

— Кто это вам шил?

— Это мне шил в Москве знаменитый Затирка.

— Я не спрашиваю, как его фамилия. Я спрашиваю, кем он работает.

Поход за отрезом

Вот с таким мастером Сашин папа д-р Абрамсон договорился шить костюм сыну. На первый важный этап — выбор и покупку отреза — Саша пригласил меня и Леню Семенова, чтобы как-то уравновесить весьма непростые отношения с папой.

1957 год, конец лета, вся команда — папа, Саша, Семенов, я и во главе Баринбаум — заходит в уже хорошо известную комиссионку на Аспазияс, где сейчас представительство Евросоюза. Прошло 10 лет с событий, описанных мной во второй части, но ничего не изменилось: уже другой продавец в жилете, но также мельком и свысока взглянув на нас, пожал руку А.Л. и развернул на прилавке отрезы английских тканей. Несмотря на то, что папа категорически настаивал на классике, Саше удалось отвоевать более неформальный фасон с несколько спортивным уклоном. Под этот фасон Саша хотел ткань в клетку и здесь его поддержал Маэстро. Еще целый час с шумом выбирали между шотландской, мелкой виндзорской и еще какой-то клеткой, А.Л. завелся, папа тоже, завелся и Саша и даже два раза сказал «О, Майн Рид!»

Все это время продавец был абсолютно невозмутим, и только когда, наконец, ткань была выбрана, свернул все отрезы, оставил на прилавке выбранный и из его отрезного торца резким движением вытащил нитку. Наступил самый торжественный и одновременно ответственный момент ритуала поджигания нити. Бывалые притихли, понимая значимость и необратимость ситуации, новички затихли, не понимая, что происходит. Из-под прилавка продавец вынул старое, несомненно, кузнецовское блюдце, положил на него нить, поджег ее зажигалкой «Ронсон» и поднес блюдце Маэстро. Тот долго и многозначительно нюхал и, наконец, со вздохом облегчения, удовлетворенно кивнул. Следующим был папа, потом Саша.

Мне с Семеновым продавец тоже дал коротко нюхнуть для порядка, и я тоже слегка кивнул, чтобы не выпадать из мизансцены. Пахло рогами и копытами, то есть, как и положено настоящей шерсти. Говорили, что профессионалы по запаху определяли процент шерсти, толщину нити и даже отличали Западный Йоркшир от Западного, но Мидленда.

После перемеривания отрез был свернут, и на этом ритуал выбора ткани закончился, папе оставалось только заплатить, но он взял отрез под мышку и молча, не спеша и с достоинством, пошел на выход и скрылся на улице. Все, за исключением продавца, смотрели с надеждой на входную дверь, и правильным словом для описания нашего состояния будет изумление. А продавец смотрел не на дверь, а на А.Л., как на гаранта, который привел странных покупателей. Прошло долгих минут пять, Семенов в воздух, как бы никому, сказал: «Ну что, пойдем?», так же в воздух ответил А.Л.: «Куда идти-то, пока подождем». Еще через некоторое время, когда не выдержал Саша и сказал «О, Майн Рид!», в дверях показался папа с отрезом, так же не спеша, но с еще большим достоинством подошел к прилавку и, выдержав паузу, сказал: «Да, материал действительно неплохой».

Бледный А.Л.: «Евсей Семенович, где вы были?» Папа посмотрел удивленно и с недоумением, так, будто всем понятно, где он был, ответил: «Как где, я же должен был посмотреть, как выглядит ткань при дневном свете!»

Когда мы вышли из комиссионки, возможно по случаю удачной покупки, папа пригласил всю компанию пообедать в «Метрополе», который находился рядом. Там я впервые увидел ритуал одобрения заказанного вина: официант открыл бутылку выбранного папой массандровского «Муската», налил немного в бокал и выжидательно застыл, не оставляя шансов на другие варианты, кроме отглотнуть и одобрить. Папа сделал глоток и, точно так, как часом раньше на ритуале поджигания нити, многозначительно и удовлетворенно кивнул.

Шли годы, и спустя 30 лет, в 1987 году, в Норвегии, один раз в жизни так получилось, что, отхлебнув, я сказал то, что думаю, то есть, что винцо не очень (и это осталось до сих пор моим искренним мнением). Первыми на меня с осуждением посмотрели мои спутники, типа не обижай официанта, он же не делает вино и т.п. А официант действительно дико обиделся, привел еще кого-то, и они вдвоем стали выяснять, в чем дело и куда девать открытую бутылку.

Мне пришлось отступить: «Да нет, вино, наверно, ничего, просто оно французское, а что можно требовать от французского вина. Просто мы привыкли к хорошему грузинскому вину, а кто никогда не пил грузинского вина, тому, естественно, французское кажется хорошим, в общем, оставляйте бутылку, будем пить».
Если Саше папа пошил костюм, в общем-то, в связи с поступлением в институт, то моя мама решила пошить костюм мне в связи с окончанием института. Само собой — у Баринбаума. Как обычно, обо всем договорился всем хорошо знакомый Федор Исаевич.

В дискуссии с мамой и Ароном Львовичем остановились на классической тройке с жилетом. Наконец у меня в брюках будет часовой карманчик, куда можно будет что-нибудь прятать, жилет с высокой застежкой, четырьмя прорезными карманчиками, а главное — на стягивающих тесемках сзади маленькая, хорошенькая, металлическая пряжечка, переливающаяся цветами побежалости!

И вот я с мамой, А.Л. и, конечно, Семеновым в который раз знакомой дорогой иду в родную комиссионку за отрезом. Все как обычно, долго выбирали, мяли, прикладывали ко мне, поджигали и нюхали нитку. По убедительному совету А.Л. отрез выбрали темно-серый в светло-серую, очень тонкую, почти исчезающую полоску. Я попытался спросить: «А, может, темно-синий лучше этого серого?», но А.Л. взглянул на меня, как на двоечника, которому устал объяснять: «Какого серого?! Маренго! Цвет джентльменов!»

Костюм получился на славу, я его очень долго любил и надевал при любом удобном случае, потом, как и все, куда-то исчез и уж не вспомнить, куда и когда.

Печальный финал династии врачей

Что дальше? Саша стал блестящим врачом, но в 1974 году от тяжелой болезни умерла Сашина мама Ася Моисеевна, глазной врач. Папа с Сашей заказали в Цесисе памятник и, когда он был готов, 24 января 1975 года поехали на Сашиной машине в Цесис договориться об установке. Около Сигулды оба погибли в автокатастрофе. За день до объявленных похорон, уже после обеда, мне позвонили Сашины родственники, что из-за задержек судмедэкспертизы Саша с папой до сих пор в Цесисе, а похороны назначены на утро. Я забрал у родственников одежду и дозвонился до наших, светлой памяти, одноклассников, преподавателя Института гражданской авиации Юры Севастьянова и члена Союза художников Латвии Коли Дроздовского, мы встретились и поехали в ближайшую АТК ловить грузовик. Договориться удалось быстро, но с открытой бортовой машиной. Решали, кому из троих ехать в кабине, в результате все сели в кузов.

К моргу цесисской больницы подъехали уже затемно. Все кругом закрыто, нашли слегка выпившего пожилого дежурного санитара со связкой ключей от всего, объяснили. Санитар ответил, что он только дежурный, принимать новых — пожалуйста, а выдавать — только с утра, когда придет Дзинтар Карлович, да и он не выдаст — кто вы такие без доверенностей. Мы ему: хоть дай посмотреть — они или не они. Отпер двери, на цементном полу, без одежды, ничем не прикрытые и совсем одни лежали они, больше никого. Закурили, я угостил санитара «Элитой», помолчали, дал ему десятку, он взял. Говорю: «Теперь видишь, что мы их узнали, что это наши?» Он отвечает: «А гробы где?» Я: «Откуда они у нас?» Он: «Запишите адрес и поезжайте в «Ритуальные товары», потом ко мне, а то как без гробов, надо было из Риги захватывать». Хорошо, что мы захватили достаточно денег: пришлось передоговориться с шофером, когда он узнал, что дело затягивается.

«Ритуальные товары» размещались на 1-м этаже двухэтажного деревянного дома и, естественно, были закрыты. Жители 2-го этажа сказали: «Здесь вам не Рига», но адрес гробовщика дали. Оказалось, что готовых гробов здесь не держат, все детали есть, но надо собирать. Гробовщик сказал, что готово будет часа через два (опускаю, как его уговорили, повторюсь лишь: деньги, к счастью, были). Отдали одежду санитару и с шофером поехали в, по-моему, единственный ресторан убить два часа, а заодно и поесть.

Других неожиданностей больше не было, часа в два ночи мы подъехали к воротам кладбища, где нас ждал Володя, Сашин старший брат, журналист знаменитой радиостанции «Атлантика» и лучший друг легендарного в СССР журналиста Александра Каверзнева.

На следующий день Сашу с папой похоронили в одной могиле с мамой, а через месяц привезли из Цесиса тот самый памятник, только с добавлением еще двух имен. Так безвременно закончилась история династии врачей Абрамсон.

Вскоре после того, как был пошит мой костюм, А.Л. с дочкой уехали в Израиль, к тому времени Бенита окончила Латвийскую консерваторию и работала концертмейстером в Рижском театре оперы и балета.

Уехали в Америку и конкуренты Баринбаума — папа и сын Зингеры. Папа, Рубин Зингер, по пути погиб в автокатастрофе во Флоренции, а сын, Алик Зингер, стал известным портным в Париже и Нью-Йорке, шил для многих звезд, в том числе, после развала СССР, для российских. За границей у Алика родился сын, которого в честь деда назвали Рубин. Рубин Зингер — известный модельер, сотрудничал со многими домами моды, сейчас — у Oscar de la Renta.

Уходил безвозвратно золотой век индпошива.

Окончание следуеn

Валерий Иванов-Лошканов

Фото: архив Валерия Иванова-Лошканова, Fenikss fun.com
 

Комментировать