Много лет на игле, Или ни дня без строчки - 2

Часть 2. Дамский мастер

Продолжение. Начало - http://www.freecity.lv/bestseller/194/

Первый настоящий портной возник на моем жизненном пути в 1947 году, когда мне было 7 лет. Впрочем, тогда никто не говорил «портной», а все говорили «закройщик».

Мы переехали в дом номер 4 по улице Ридзенес. Не все помнят, что Ридзене — это речка, которая протекала под улицей, и город Рига получил свое название именно от названия речки. Сейчас улица находится внутри торгового комплекса «Галерея Центр», а наш бывший пятиэтажный дом превратился в лестничную клетку с эскалаторами.

Виртуоз и игольное ушко

Мы (я, мама, бабушка и тетя) въехали в общую четырехкомнатную квартиру, в двух комнатах которой жил портной. На общей кухне у него стояла керосинка. А мы прибыли с новеньким керогазом, чудом техники тех времен. Портному хватало и керосинки, он жил один и почти не готовил. У него возник легкий роман с моей тетей, и, возможно, поэтому на обе семьи был один жестяной бидон для керосина, с которым мы с тетей ходили в керосиновую лавку на улице Пейтавас рядом с Хоральной синагогой.

Здесь уместно вспомнить старый анекдот: в секретный НИИ приходит устраиваться на работу инженер. Начальник отдела кадров: «Фамилия?» Инженер: «Вы знаете, моя фамилия Абрамович, но я белорус, в Белоруссии много фамилий на -ич». Начальник, старый кагэбэшник, прерывает: «Извините, если уж мы возьмем кого-то с фамилией Абрамович, то пусть это будет еврей».

Так вот, фамилия портного была Абрамсон (вернее — Абрамсонс), и он тоже не был евреем, а был настоящим латышом по имени Янис Язепович. Когда мы знакомились, он даже извинился, что плохо и с акцентом говорит по-русски, и предложил говорить по-немецки, объяснив, что до войны учился шить в Берлине. Мама, бабушка и тетя в один голос поспешили заверить, что категорически не знают немецкого, а я промолчал. Уже тогда я молчал, когда говорить не имело смысла, и, возможно, это расположило ко мне Яниса Язеповича, он часто, когда работал, приглашал меня к себе.

В комнате-мастерской стояло несколько манекенов с наметанной пунктиром белых ниток одеждой разной степени готовности, громадный стол для раскроя и две ножных машинки «Зингер». Я мог часами смотреть, как Я.Я. виртуозно и без исправлений рисует мелком плавные красивые кривые на ткани, а затем уверенно и быстро ее раскраивает огромными ножницами, как четко гладит ткань через мокрую марлю двумя громадными утюгами (не электрическими (!), а поочередно греющимися на шипящем примусе).

Впрочем, я балдел не меньше, глядя, как артистично он строчит на машинке «Зингер». Кульминацией было вдевание нитки в ушко иголки: Я.Я. делал это с разгона, не глядя, почти мгновенно. И каждый раз я переживал — неужели не попадет? А потом выдыхал с облегчением и тайным счастьем: попал!
 

Гульфик — это все

Я.Я. с восхищением рассказывал, что нет и не может быть машинки лучше этого «Зингера». Тогда я не понимал, что он просто любит эту машинку: у него было два «Зингера», но он работал всегда на одной, на второй строчил приходящий пожилой брючник Викентий, старообрядец, прекрасно говоривший по-латышски и иногда служивший переводчиком русским клиентам.

От Викентия я узнал, что в Москве есть великий брючник Маркелов, уникальный мастер, которому еще при царе предлагали стать портным, но он отказался и всю жизнь шил одни только брюки. По мнению Викентия, делать гульфик так, как его делал Маркелов, не мог никто в мире. «А французы?» — не переставая строчить, встревал Я.Я. Викентий: «А что французы? Шуму много, а посмотри на их строчку».

Чтобы никто не догадался, что я не знаю, что такое гульфик, я спросил: «А как Маркелов шил остальное, кроме гульфика?» Викентий засмеялся: «Да ты что? Какое там остальное! Гульфик – это все. Если гульфик плохой — пиши пропало, брюки можно выбрасывать».

Я спросил бабушку: «А почему Викентий шьет только брюки?» Бабушка: «Викентий не закройщик, он брючник». Я: «А разве брючник не закройщик?» Бабушка: «Ну какой же он закройщик, брючник — это брючник». И что да, то да: сам Я.Я. никогда не шил брюки, это был не его уровень.

Еще приходил подкладочник Вилли, но я уже понимал, что если уж брючник не закройщик, то подкладочник не закройщик точно. Кроме подкладок, в обязанности Вилли входило пришивать на готовые заказы лейблы — обметанный синий квадратик из атласа, на котором серебряными нитками были вышиты инициалы Я.Я. и его подпись.

Было особенно интересно, когда Я.Я., Викентий и Вилли собирались вместе. Их главной темой были «дамы», причем не бабы, не телки и т.п., а только дамы. И никогда никакого мата. От них я впервые узнал, что дамы бывают корпулентными: «Пальто на обычную? Да его и Ванда с Гертрудинской сошьет, а ты попробуй на корпулентную!»

Мне страшно повезло, что с детства я мог практически ежедневно наблюдать, как работают асы. Это навсегда стало моей любимой и сладкой привычкой. Помню, как в городе Бремене спешил на вокзал, а на привокзальной площади меняли трамвайные рельсы, при этом движение трамваев вообще не прекращалось. Я остановился и, опаздывая, заторчал часа на два, хотелось смотреть и смотреть: ни одного лишнего движения, красота и потрясающая синхронность. Я понимал, что, во-первых, это все-таки немцы, а немцы есть немцы, во-вторых, действует могучая аксиома — бесконечно можно смотреть на три вещи: горящий огонь, бегущую воду и на то, как работают люди. «Но все же, все же, все же…»

Пальто для жены Лемешева

Я.Я. был выдающимся дамским портным. В городе было много ателье, где работали известные закройщики, портнихи и модистки, но Я.Я. работал только дома. Об этом знали все, в том числе свирепый ОБХСС и другие карательные органы. Дело в том, что Я.Я. шил для жен партийных и милицейских руководителей, прокуроров, и т.п., и к нему не было никаких претензий. Но основными клиентами были высшие чиновники и знаменитости из Москвы и Ленинграда.

Великий портной, закройщик и модельер Москвы в 1950–1960-е, друг Ива Сен-Лорана, Исаак Соломонович Затирка, чье ателье располагалось в Московском доме кино, не без основания считавший себя лучшим мужским портным Союза, лучшим дамским считал Я.Я. и всегда рекомендовал его женам своих клиентов. Проводя лето в Юрмале, как и большинство представителей столичного бомонда, Исаак Соломонович часто лично знакомил клиенток с Я.Я.

Когда заказчицы звонили Я.Я. по телефону, секретарем выступала бабушка и вела по этому поводу специальную тетрадку. «…Я вас слушаю, Сергей Яковлевич.., обязательно, Сергей Яковлевич.., все уточню, перезвоните часиков в восемь.., всего вам хорошего, Сергей Яковлевич».

Сияющая бабушка, убежденная «лемешистка», вешала трубку и — тете: «Сам Лемешев хочет договориться о пальто для жены. Деми. Ты представляешь, пятая жена! Пятая!!!» Как известно, тогда все женщины СССР делились на «лемешисток» и «козловитянок». Иван Семенович Козловский ни в чем не уступал Лемешеву: пальто жене Козловского тоже шил Я.Я.

Из других клиенток на слуху помнятся Галина Уланова и Валерия Барсова, корпулентная дочь Леонида Утесова Эдит, жены Дмитрия Шостаковича и Эдди Рознера.

Лучшие ткани — Made in England

Платья Я.Я. не шил. Только костюмы, в том числе вошедшие в моду после войны брючные костюмы, жакеты и пальто. Пальто, конечно, зимние, а также деми (демисезонные) и летние. Были заказчицы, которые, чтобы не ездить в Ригу десять раз, сразу заказывали комплект: зимнее, деми и летнее.

Кто-то привозил материалы с собой, но многие предпочитали покупать их в Риге. Портовый город, импортные ткани, как тогда было принято говорить, «в большом ассортименте» моряки сдавали в комиссионные магазины. Ткань продавалась отрезами (на пальто, на костюм и т.п.), лучшей комиссионкой по отрезам был магазин на Аспазияс рядом с книжным, сейчас там представительство Евросоюза.

Клиенты обычно жили рядом, в единственной тогда хорошей гостинице «Метрополь», а с 1956 года еще ближе — в свежепостроенной гостинице «Рига».

Когда Я.Я. с клиентом шел выбирать отрезы, он иногда брал меня с собой. Продавец, мельком и свысока взглянув на клиента, пожимал руку Я.Я. и раскладывал на прилавке отрезы английской ткани. Хорошая ткань должна была быть английской, кстати, это знали не все клиенты, и Я.Я. терпеливо объяснял им, что по всей длине кромок с обеих сторон ткани должна быть повторяющаяся вытканная надпись Made in England. Это доходило не до всех, и кое-кто переспрашивал, а что делать, если такой надписи все-таки нет. И тогда Я.Я. терпеливо отвечал, что шить из такого отреза ничего нельзя, потому что не английская ткань — это уже не ткань.

Как правило, дамы хотели сшить нечто такое «вообще». Чтобы помочь сформулировать желания, им предлагался альбом рисунков одежды и ее деталей. Это были потрясающие карандашные рисунки Я.Я. Когда после долгих обсуждений стороны приходили к согласию, Я.Я. быстро рисовал карандашом на листе А-4 результат договоренностей. Клиентка получала не просто памятку о том, как должен будет выглядеть заказ, а изящный рисунок мастера, и уходила очарованной окончательно. Такой рисунок пальто, вставленный в рамку, украшал и комнату мамы.

«Запойный» маршрут

Все бы хорошо, но Я.Я. был запойным. Запои обычно начинались сразу после оплаты хорошего заказа, как бы на радостях, и продолжались до двух недель. Дома Я.Я. не пил, у него был раз и навсегда разработан стандартный маршрут по питейным заведениям. Иногда он брал меня с собой, если соглашалась бабушка.

Начинали рядом с домом часов в 10 утра с кафе в «Особторге» (или еще говорили «Коммерческий») — так тогда назывался Центральный универмаг (сейчас «Галерея Центр»). Там почти не было дефицита, т.к., за исключением товаров первой необходимости (хлеб, сахар и т.п.), все продавалось по рыночным ценам и без карточек. После большой рюмки зеленого шартреза рижского изготовления натощак и без закуски Я.Я. сразу становилось лучше. При этом мне он брал «Наполеон», всегда и ежедневно только «Наполеон»! Мне хотелось коричневый эклер, но попросить было неловко.

Выйдя из «Коммерческого» на Аудею, тут же заходили в «Рюмочную», вход с угла Аудею и Вальню. Там выпивались три стопки «Особой», но не сразу, а уже не спеша, с задумчивостью и долгим взглядом через витрину на улицу, сквозь прохожих, вдаль, под два бутерброда с килькой, яйцом и луком (мне брался бутерброд со шпротами). Стоп! Вот написал «с килькой» и подумал: сколько лет и событий прошло, да что лет — жизнь пролетела, изменилась до неузнаваемости, а бутерброд с килькой пряного посола как был незамысловатым — на черном хлебе с маслом, c кружочками крутого яйца и колечками лука, так и остался. Вот где гармония: убавить ничего нельзя, а пробовали кое-что добавлять — только хуже, все лишнее.

«Как ты думаешь, почему в кафе рюмки, а в рюмочной — стопки?» — спрашивал Я.Я. Здесь мы зависали на час и больше, а потом двигались по Вальню дальше, в сторону Пороховой башни — в «Вецригу». Там Я.Я. брал кофе с тремя бальзамами (мне пирожок со шпеком), быстро выпивал бальзамы и долго пил чашечку кофе под интеллигентные разговоры с завсегдатаями.

Я.Я. тоже был завсегдатай. Персонал заведений и многие посетители здоровались с ним за руку и относились уважительно, возможно, еще и потому, что Я.Я. щедро угощал окружающих и не скупился на чаевые. Меня тоже начали признавать, говорили как о едином целом: Янка с Пуйкой. Я.Я. никогда не называл меня по имени, только пуйкой, и мне казалось, что в этом тоже что-то было.

Следующей точкой было кафе «Лира» в Доме работников искусств на углу Вальню и Зиргу (не путать с рестораном «Лира» на Дзирнаву!). Роскошный интерьер, роскошная мебель, Я.Я., как и остальные, называл это место на довоенный манер — «кафе Рейнерса». Здесь мы садились не за столик, а за стойку. Мне было очень неудобно сидеть на высокой табуретке, свесив ноги, но там мы задерживались надолго.

Впрочем, все неудобства компенсировались гордостью своим положением: я, маленький мальчик, сижу на равных со взрослыми, многие из которых не просто взрослые, а уже настоящие пьяницы, как Я.Я. В «Лире» бармен ставил на стойку сразу все: по крабовому салатику из настоящих крабов в мельхиоровых креманках, для меня фужер крюшона, для Я.Я. четыре бенедиктина и сигариллу с пепельницей. Как я сейчас понимаю, сигарилла была для пижонства, Я.Я. не курил. Я с восхищением смотрел, как все вокруг дымят папиросами и сигаретами, а мой Я.Я. красиво и очень мужественно курит какую-то особую штуковину.

Вслед за «Лирой» шел ресторан «Подкова» (Pakavs) в Верманском парке — полукруглое одноэтажное здание на газоне, примыкающем к Тербатас — там, где сейчас цветочный рынок. Ресторан был снесен и незаслуженно забыт, когда на противоположной стороне Тербатас СССР достроил вторую половину комплекса зданий Кабинета Министров на месте Малого Верманского парка. Долго строили невидимую часть айсберга — громадный противоядерный бункер, потом вокруг него быстро построили дома, которые мы сейчас видим.
В «Подкове» мы обедали. Белые льняные скатерти и салфетки (бумажные появятся лет через 10, их пока еще не придумали), уже после двух дня играет живой оркестр, играет не просто негромко, а ненавязчиво и мягко, ударник в шляпе — не палочками, а щеточками, и не стучит, а мажет.

Здесь тоже все знали Я.Я., официанты вежливо кивали, ударник привставал из-за установки и слегка приподнимал шляпу. Но главное — у окна с видом на парк были накрыты три сдвинутых стола, за которыми уже сидели друзья Я.Я., и для нас были оставлены места, причем для меня — рядом с Я.Я. Начинался пир, и мне было абсолютно ясно, что мы с Я.Я. на пиру главные.

Пили много и долго, в основном водку из графинчиков, обязательным номером была ежедневная шутка: «А что, пуйка еще не пьет?» — «Нет, он уже бросил». Наконец, когда я съедал непременные луковый клопс и мороженое с брусничным вареньем, и мне уже становилось скучно, сильно отяжелевший Я.Я. расплачивался за всю компанию, и мы покидали «Подкову».

Для меня эта точка была последней. Дальше Я.Я. шел в ресторан «Астория», который находился рядом с нашим домом.

В то время ресторан «Астория» был не просто лучшим в городе, там были лучшие официанты, знаменитый оркестр, выдающийся интерьер и, наконец, там была лучшая кухня, т.к. каждое утро легендарный директор ресторана, которого расстреляют только через девять лет, сам выбирал все продукты на рынке и покупал их за наличняк. Ресторан был на последнем этаже «Коммерческого» и, поздоровавшись за руку с швейцаром, Я.Я. заходил в зеркальный лифт с лифтером в форме, прощально поднимал сжатую в кулак руку, а я шел домой.

Поздно вечером друзья, сами пьяные в дым, почти заносили Я.Я. в квартиру и укладывали на диван. Тетя снимала обувь, он засыпал, а назавтра все повторялось.

Месть прокурорши

Каждое утро из наших окон была видна длиннейшая очередь, которая собиралась с ночи в единственный в Риге ломбард. Он располагался почти рядом с нашим домом, в громадном доме на Калею, 18/20. В очереди стояли, в основном, подсаженные на заклад постоянные клиенты за талончиками на право обслуживания в этот день.

Талончиков на день выдавали существенно меньше, чем было желающих, но талончик можно было купить. Были специальные люди с бизнесом по продаже мест в очередях не только в ломбард, очереди тогда были везде. Ссуда в ломбарде давалась на три месяца, после чего залог шел в продажу, поэтому за день до окончания срока необходимо было:

- найти на день деньги (или заложить что-то новое);

- выкупить горящий залог и в тот же день заложить его снова.

Возможно и потому, что ломбард, к несчастью, находился рядом, его услугами иногда пользовалась и мама. Это очень расстраивало бабушку, и когда к нам на обед приходил Федор Исаевич, друг и непререкаемый авторитет, бабушка говорила: «Федор Исаевич, скажите, хоть вы ей». Федор Исаевич поднимал рюмку с наливкой, вставал из-за стола и с правильными паузами произносил голосом диктора Левитана: «За Краснознаменный! Ордена Ленина! Образцовый! Рижский! Ломбард!»

Как-то рано утром, еще лежа в кровати, я услышал, как бабушка шепотом сказала маме: «Яниса Язеповича забрали». Вскоре маму вызвали к следователю.

Дело обстояло так. Каждый раз, получив новый заказ с новым отрезом, Я.Я. прямым ходом нес этот отрез в ломбард, покупал талончик, закладывал новый отрез, и на эти деньги выкупал самый старый (в залоге был не один!). Из выкупленного отреза быстро шил заказ, за готовый заказ получал деньги, уходил в запой и пропивал полученное, брал следующий заказ, закладывал очередной отрез и далее цикл повторялся.

Но однажды возник сбой вечного двигателя: буквально на день Я.Я. опоздал и отрез ушел на продажу. Оценщики и клерки (гладкий зачес, жилет на рубашку, черные нарукавники), которых Я.Я. знал годами, разводили руками, и он пошел к директору.

Директор, с которым он тоже был давно знаком, принял как родного, выслушал и, предложив закурить, сказал: «Послушай, Янка, ты же не хочешь жить на зарплату, твой заработок в том, что клиенты платят тебе приличные деньги. Зачем же ты хочешь, чтобы мы жили только на зарплату? Ты прекрасно знаешь, что мы зарабатываем только тогда, когда залог идет на продажу».

Я.Я. действительно это знал и остался без отреза. Схема была простой: ссуда составляла около половины оценочной стоимости, залог выкупали свои и сдавали в скупку. Опуская несущественные детали: заказчицей утраченного отреза оказалась прокурорша из Москвы, местные помочь не могли, и Я.Я. получил 9 лет с конфискацией.
Когда я уже учился в Москве и приехал в Ригу на зимние каникулы, к нам пришел Абрамсон. В его комнатах давно жили другие соседи, бабушки с тетей уже не было с нами.

Великий мастер отсидел весь срок, уже не пил, сильно хромал и ходил с палочкой, плохо видел даже в очках и работал в полуподвале на Кр. Барона, 59/61, в ателье второго разряда.

Валерий Иванов-Лошканов

Фото: архив Валерия Иванова-Лошканова, Fenikss fun.com

Продолжение следует.
 

Комментировать